гадала вроде тебя, только врала, старая. А если и через двадцать, что ж, перспективы свои надо знать.

Проектное задание разрабатывалось столичным институтом, в нем было два варианта, оба представили на выбор и утверждение. По одному — расширялись только рудники, комбинат превращался в крупнейший в мире рудник, а продукция его, руда, вывозилась на заводы центра. По другому варианту — сам институт склонялся к этому второму — строились и рудники и металлургические и коксовые заводы, но извне, из тех же центральных районов, завозился уголь для изготовления на месте кокса.

Пинегин, когда с ним стали согласовывать проектное задание, отверг и первый и второй варианты.

Незадолго до этого в ста километрах от Ленинска, на берегах речки Имарги, геологи комбината нашли месторождение коксующихся углей. Расстояние было не такое уж дальнее, но путь шел через полярные горы и тундровые болота, пересекал бурные речки — даже пешему каждый километр давался с трудом. Но Пинегин загорелся. Он послал в горы новые партии геологов, инженерную разведку, засадил своих проектировщиков за работу. И мало-помалу стала определяться идея: заложить на Имарге шахты и связать их с Ленинском узкоколейкой. Так был создан еще один проект реконструкции комбината с использованием имартинских углей — его и назвали потом «Вариант Пинегина». Это был коллективный труд, но основная мысль принадлежала ему, Пинегину, все это знали. В спорах на коллегии Пинегин отстоял свой вариант, но о претворении его в жизнь нельзя было и думать. Три тома расчетов и чертежей свалили на полку технического архива: пусть отстоится, пока придет время.

Об этом и думал Пинегин, сидя в кресле самолета: пришло время! Сам Алексей Семеныч — сколько он восставал против этого начинания! — вызвал и торопит: скорее, нельзя больше ждать! И не двадцать лет прошло, как он предрекал, всего десять, так оно удивительно обернулось! Нет, их подготовительная работа была не напрасной, теперь все это видят!

Пинегин, отрываясь от плексигласового стекла, хмурил брови, закрывал веки, откидывал голову — так лучше думалось. Со стороны казалось, что он угрюм и недоволен. Он был счастлив.

3

На аэродроме Пинегина встретил толстый, задыхающийся от нетерпеливого характера и начинающейся астмы Вертушин, руководитель комбинатской проектной конторы. Пинегин не вызывал его: он не терпел парадных встреч; другие, зная эту его черту, не решились явиться в аэропорт. Но Вертушин не посчитался с повадками Пинегина, он не сомневался, что директор летит с важными новостями, — дожидаться официального вызова в кабинет было свыше его сил.

И уже после первых обязательных приветствий Вертушин осведомился, понизив голос:

— Иван Лукьяныч, так зачем же вызывали?

Они шли от самолета к автомашине. Пинегин усмехнулся:

— Тревожишься?

— А как же! Да и один ли я — все гадают… Неужели реконструкция?

Он помог Пинегину влезть в машину, сам умостился сзади. Шофер Василий Степанович, уложив чемодан в багажник, покатил в город. Пинегин обернулся к Вер-тушину:

— Наступает и на твоей улице праздник, Леонид Федорович. Кому-кому, а тебе достанется. Можешь объявлять аврал.

На радостях Вертушин не сразу поверил.

— Нет, серьезно? Разработка проекта, Иван Лукьянович?

— Точно. И разрабатывать будем сами, без столичных «варягов».

— Великолепно! И надо так понимать, что утвердили наш вариант?

— Ну, официально еще не утвердили. Но утвердят, сомнений нет.

Вертушин от волнения заговорил так тихо, что Пинегин бросил ему через плечо:

— Ты что сипишь?.. Нездоров или голос экономишь?

— Нет, я так. Неужто же никаких возражений? Ты понимаешь, эксперты, министерство…

Пинегин насмешливо посмотрел на Вертушина.

— А тебя, собственно, кто больше беспокоит: эксперты или министерство?

— Да вообще… Считаться придется с экспертами, конечно, а министерство приказывает…

— Вот-вот! Эксперты доказывают, министерство приказывает, а министерству указывают. Беспокоиться тебе нечего: соответствующие указания откуда следует поступили. Наше с тобой теперь дело маленькое — выполнять!

Как Пинегин и ожидал, Вертушин больше не задавал вопросов. Поднимаясь в свой кабинет, Пинегин вспомнил:

— Я своих не предупредил о приезде. Нужно позвонить, а то и ужином не накормят. И Волынского поста вить в известность — пусть приезжает, на скорую руку посовещаемся.

Вертушин успокоил его:

— Все сделано, Иван Лукьянович. И на квартиру позвонили, и Игорь Васильевич знает — вероятно, уже приехал.

В кабинете Пинегина сидели несколько человек, все они встали при его появлении, шумно окружили… Тут был и угрюмый, раздражительный Сланцев, главный инженер комбината, и Волынский, секретарь горкома партии, улыбающийся и немногословный, и другие ответственные работники комбината и города. Все молча смотрели на Пинегина. А он, довольный тем, что его окружают помощники и друзья, и что сейчас он обрадует их своей радостью, и что это будет уже не его, а их общая радость, оглядывал их весело и проницательно и не торопился начинать. Сланцев нахмурился, Вертушин ерзал на стуле, Волынский улыбался насмешливо и еле заметно. Все понимали, что дело серьезное: обычно на совещаниях Пинегин держал себя по-другому.

— Ну что же, — заговорил Пинегин. — То самое, к чему мы с вами десять лет готовились, товарищи, наконец наступает — будем расширять комбинат.

Он сжато и энергично — иначе он не умел — передал содержание своих бесед с министром и обсуждений в Госплане. Когда он подошел к самому трудному — срокам строительства, в обширном кабинете стало тихо. Никто не предполагал, что на новую гигантскую работу отпустят так мало времени. Сланцев сосредоточенно постукивал пальцами по столу, даже Волынский насупился. Пинегин переводил взгляд в одного на другого.

Надо бы оспорить, — негромко оказал Сланцев. — Ведь ясно же: за три года не вытянем…

— Оспоришь! — возразил Пинегин. — Думаешь, они не знают, как нам придется? Обещают оказать любую помощь, которая понадобится.

И опять все размышляли, не задавая вопросов и не обмениваясь репликами. Пинегин тоже молчал, не требуя немедленного ответа. Ему были понятней слов и улыбка, и нахмуренные брови, и молчание, и постукивание пальцев — естественное опасение трудного задания, обычное волнение перед началом бега, когда знаешь, что хорошо подготовился, но еще не до конца в себя веришь. Сланцеву нужно время, он переваривает новость не вдруг, но затем уже не признает ни отступлений, ни дискуссий — будет крушить препятствия! Волынский любит посмеяться и