растерянный и озабоченный.
— Макаров жить долго приказал, — сказал он, и слёзы потекли по его щекам.
Мы остолбенели.
— Как жить долго приказал? — чуть не вскрикнул капитан, — вчера ещё он был здоров…
— А так как они гуляли, значит… И пили дюже много, — сказал матрос. — Алексей Васильевич всё холодную воду пил… Выйдет это на палубу, да из ковша и пьёт… Верно, его и схватило… Как, значит, повезли его в больницу, он всю дорогу стонал… А там только исправился, как следует, по христиански… и Богу душу отдал… Воспаление, значит, в ем сделалось…
Услышав эту новость, капитан заплакал… Прослезился и я… Мы оба в Макарове потеряли почти друга…
Макаров отвахтил…
Через день мы его похоронили.
Как сейчас помню белое октябрьское утро. Снег хлопьями падает: и хлопья эти кружатся в воздухе как белые бабочки.
В бедном гробу лежит как живой Макаров. Смерть почти не коснулась его лица, только какое-то строгое, сосредоточенное выражение свидетельствует о том, что душа Макарова витает далеко. В церкви толпа молящихся. Тут команды с пароходов. Старого лоцмана все любили и пришли провожать его на кладбище, совершить последнее прощание. И в то время, как гроб опускался в могилу, издали ветер донёс к нам жалобные свистки пароходов: точно и они прощались с Макаровым.
Я с тяжёлой душой стоял у могилы и слушал, как мёрзлая земля ударяет о крышку гроба. И невольно представлялся мне этот шестидесятилетний младенец с грубыми чертами лица, с чистой и наивной душой.
И думалось мне: «Отвахтил ты, старый друг!.. Кончились твои речные плавания, началась новая, бесконечная вахта в ином, неведомом море…»
1904
1904