- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (32) »
Илья Львович Дворкин Бурное лето Пашки Рукавишникова
Глава первая. У бабы-яги
«Здравствуй, сын мой Пашка! Вот мы наконец и добрались. Место наше очень красивое, и название ему тоже красивое, только непонятное — Кайманачка. Это село такое большущее. А рядом река огромная — Иртыш называется. А вокруг степь гладкая, как стол, или как футбольное поле, или как аэродром: куда ни погляди — всё вокруг видать до самого неба. На ней растёт пшеница — уже жёлтая, а трава зелёная, а Иртыш серый, а небо синее, и солнце палит без передыху. А ещё здесь растёт ковыль и пасутся кони. Есть и жеребята. Они смешные. Ехали мы долго — целых восемь дней. Спали в машинах. Платформы-то у нас были открытые: ветерок обдувает и хорошо видно. Я на всё глядел, прямо-таки таращился каждый день до темноты и много чего повидал. Тайга красивая, а Урал так даже замечательный. Мы его днём проехали. Вот, думал, жалко — Пашки моего нету. Но ты ещё сам всё увидишь, когда вырастешь большой и умный. А сейчас слушайся тётю Веру и будь хороший. Она хоть и ругается, и ворчит, а всё ж таки нам родня. А я скоро приеду. Месяца через два. Вместе с мамой. Пашка, гляди в Мойке не купайся, там вода жуть какая грязная, будет у тебя лишай. Лучше на Петропавловку сходи или в Озерки съезди. И у бережка лучше. Целую тебя. Твой отец Фёдор Рукавишников».
— У бережка, ишь ты, — проворчал Пашка и аккуратно сложил письмо, — сам-то вон куда укатил! И Урал там, и Иртыш, и как аэродром, и жёлтое, и зелёное. Расписал… А я тут пропадай. Будто помешал бы ему. Был бы бортмехаником. Эх! — Так на самосвале бортмехаников не бывает, и потом они мотор знают, — печально отозвался Серёга. — Подумаешь — не бывает! А в моторе он и без меня разберётся. Я бы машину мыл и в магазин бы бегал, и вообще… — Да там, наверное, и магазинов нету. Там же степь. — Степь… И кони, и зайцы, наверно, и эти… сайгаки. А он не взял. Думает, он один по маме соскучился. А я будто деревянный… Пашка замолчал, и так ему стало пронзительно жалко себя, что, если бы не Серёга, он бы заревел. Но при Серёге никак нельзя было. И Пашка проверенным способом удержался — набрал полную грудь воздуха и напрягся так, что лицо стало сизым, а глаза вытаращились. Серёга глядел в небо и потому ничего не заметил. Пашка закрыл глаза и снова увидел отца. Такого, какой был в день отъезда — на себя непохожего, с растерянным лицом, суетливого. Отец бестолково метался по комнате, брал ненужные вещи, совал их в чемодан. Потом спохватывался, краснел и от этого злился. Он старался не глядеть на Пашку. Потому что глядеть на него было тяжело. Пашка сидел нахохлившись на диване и так же, как сейчас, пыжился, надувался, чтоб не зареветь. Вообще-то ревел он очень редко, в случаях совершенно исключительных, и только от обиды, а от боли никогда. Во дворе и в классе Пашка считался человеком суровым, и этой репутацией своей дорожил. Отец до последнего дня не говорил об отъезде. Он знал, что Пашка не станет канючить и хныкать, а будет вот так сидеть на диване, словно казанская сирота, и молчать. А на Пашкиного отца это действовало посильнее рёва. Когда мужчина распускает нюни, тут проще — можно и наорать на него, можно и по шее дать, чтоб замолчал. А вот попробуйте, когда он молчит и ничего не просит, а сам весь укор и обида и вселенская грусть. Пашка отлично это понимал, и отец тоже понимал, и оттого злился, но поделать ничего не мог. Жалко ему было Пашку. — Пойми ты, чудак-человек, там такая свистопляска будет уборка ведь, сутками работать надо. Куда я тебя дену? И с едой не знаю, как там. Может, и поесть будет негде! Пашка молчал. — Ну, чего ты надулся, Паш? С тёткой прекрасно поживёшь. Переедешь к ней на пару месяцев. Уход за тобой будет. Обед, э, вкусный и каждый день. Голос у отца был неуверенный. Тётку Веру он, как и Пашка, не любил. Была она старуха вздорная, шумливая и нуда, каких мало. Опять же оба это понимали, и отец сочувствовал Пашке. По глазам было видно. В душе Пашки ещё теплилась надежда. Раз отец оправдывался, может, он ещё передумает. Передумает и возьмёт. Это было бы такое счастье, что и сказать нельзя. Вот бы — через всю страну проехать, увидеть, как хлеб растёт, на машине от души поездить. Эх! Но отец вдруг сказал: — Мать предупреждала: не вздумай Пашку тащить в это пекло. И Пашка понял, что это всё. Конец. О маме они в последнее время не говорили. Ни слова. Потому что оба очень скучали. Пашка всегда догадывался, когда отец думает о ней. Такое у него лицо становилось. И отец, видно, тоже догадывался, потому что подходил тогда и молча притискивал Пашку к горячему твёрдому боку. А говорить не говорили. Так оба решили про себя с тех пор, как она уехала. Мама у Пашки инженер-механик, вместе с отцом работает. Она ещё месяца полтора назад уехала на целину. Ей там всё подготовить надо, чтоб машины потом без перебоев работали. Вот так и получилось, что Пашка остался с тёткой. Это хоть и в том же доме, на другой лестнице только, но жизнь настала совсем непохожая. С отцом было привольно и спокойно. Самостоятельно. А теперь у Пашки не жизнь, а каторга. Того нельзя, этого нельзя, туда не садись, это не трогай. Да-а… — Съест она меня тут без бати, — сказал Пашка, — она меня каждый день поедом ест. — Что ей от тебя надо-то? — спросил Серёга. — А она сама не знает. — Не слушай ты её, Пашка. Сделай вид, что не слышишь, и всё. — Ха! Думаешь, не пробовал! Ещё хуже выходит. Она, как заметит, что её не слушают, прямо заходится. Ей это, как быку красное. У неё интерес ругаться пропадает. Подбежит и щиплется. «Я, — кричит, — твоему отцу ухи крутила, когда затыкал, а тебе и подавно откручу!» — Это когда он маленький был? — Ага. — Вот ведьма! — Ей-богу, ведьма! Когда все люди на земле были ещё маленькие, она уже тогда бабой-ягой была, — убеждённо сказал Пашка. Я всё помело ищу. Она его, по-моему, на антресолях прячет. — И сту́пу? — спросил Серёга. — И сту́пу тоже. Лицо у Пашки было абсолютно серьёзное. Серёга вздохнул. «Да… Везёт же человеку, — подумал он… — Отец с матерью на край света укатили, одна тётка имеется — и та баба-яга». Даже если Пашка про помело врёт, всё равно интересно — а вдруг правда! Вот бы! Серёга засмеялся. — Ты чего? — спросил Пашка. — Да я представил, как твоя тётка из трубы вылезает — чернущая — и на
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (32) »