меня, парень, была та еще ночка. Не хотел тебя раньше будить. Думал, дрыхнешь. Я, вишь, чемодан свой не могу открыть! Тот, где пижама, мыло, бритва, „Эно“ и всякое такое. Не хочешь попробовать?»

Холщовый чемодан был набит битком. Чудо, что Коррее удалось его закрыть.

«Я всеми этими чертовыми ключами по сто раз уже поковырял», — говорил он, сидя на койке, пока я возился с чемоданом.

Наконец мы его открыли — Коррея прыгал на чемодане, а я поворачивал ключ.

«Спасибо, старик, спасибо. Эх, парень, надеюсь, у меня не началась простуда. У тебя часом нету капли „Эно“ или „Эндрю“? Живот меня просто достал. Это все их проклятый завтрак macana. Ну, испанский корабль, это ты меня в первый и последний раз заманил!»

И все утро он ходил взад-вперед перед туалетами, курил, голова — как в глубоких раздумьях — опущена, галстук ослаблен, очки — на середине носа, руки в карманах. И всякий раз, когда я сходил вниз, он сообщал мне «о ходе работ».

«Идет, идет, чувствую, уже на подходе».

К ленчу, вдобавок ко всем его бедам, его постигла морская болезнь.

Я сообщил об этом за столом.

«Он проснулся сегодня в пять, просил „Эно“», — сказал Филипп.

Цветной джентльмен мистер Маккэй сказал: «С нами едут два сумасшедших. Черные парни. Я говорил с их санитарами сегодня. Белые. Им дорогу в оба конца оплачивает британское правительство».

«Я видал, как они слоняются взад-вперед, — сказал Филипп, — ха-ха. И ведь всегда можно узнать людей, у которых профессия — держать других взаперти. Походка у них становится такая… Замечали, нет?»

«Ну вот, эти черные парни поехали в Англию и там портят воздух, — сказал мистер Маккэй. — В смысле, если черному приспичило сходить с ума, мог бы сидеть дома, там и с ума сходить».

Они разговорились о телефонной забастовке в Тринидаде, которая шла уже некоторое время. Мистер Маккэй сказал, что забастовка имела расовый характер. Он говорил об этом с чувством. Совершенно неожиданно он стал отождествлять себя с черными парнями. Он был человек в возрасте, но так и не поднялся до самого верха, его начальников всегда завозили из Англии.

«Все из-за португалов, если хотите знать, — сказал он, — Сами по локоть в вонючей соленой рыбе, а туда же! Первыми начинают: ниггер то, кули сё…»

«Думаю, на корабле есть список, — сказал Филипп, — пойдите и посмотрите на верхней палубе».

«Должен сказать, мне плевать на эти шлюпки. Если что, так все пойдем ко дну. Как только дойдем до Азор, я застрахую нас с миссис Маккэй от несчастного случая. Думаю, это можно на Азорах?»

«Но ты не знаешь языка, папуля», — сказала миссис Маккэй.

«А по-каковски они там говорят? Какой-то португалов патуа?»

«Что-то вроде того, — сказал Филипп. — Я вам могу помочь».

«Вы что, знаете португало?»

«Мы на нем раньше дома говорили», — ответил Филипп.

Итак, Филипп был португальцем.

Мистер Маккэй погрузился в молчание. Он уткнулся взглядом в стоящее перед ним испанское блюдо и явно чувствовал себя неловко.

Филипп оживленно заговорил: «Тринидад этот прям как маленькая Америка. Все эти забастовки. Все эти налеты. Слыхали о парне, которого полиция сцапала с полным комодом капусты — восемьдесят три тыщи долларов?» Мистер Маккэй начал распространяться о страховке на Азорских островах. Остаток пути он обходил молчанием португальцев и иже с ними и говорил лишь о черных парнях. Это стесняло его манеру речи, но в Вест-Индии, как и в высших слоях общества, надо быть стопроцентно уверенным в компании, прежде чем открывать рот: никогда не знаешь, кто есть кто, а еще важнее — кто с кем знаком.

Было тепло. Пассажиры второго класса, которые, казалось, несколько дней были заперты на своих нижних палубах, стали появляться поодиночке и парами и греться на солнце. Вместе со своими санитарами вышли двое сумасшедших. Молодой баптист из Северной Англии, отправившийся в Вест-Индию с первой миссией, из чувства долга плыл вторым классом, читал толстые труды по теологии и делал там пометки. Негритянка лет восьмидесяти, в невероятно истрепанной одежде, с веселым любопытством бродила по палубе. Она уехала из Сент-Китса искать работу в Англии; ходил слух, что обратную дорогу ей оплачивает британское правительство.

Оттого, что пассажиров на корабле было немного, разделение на классы игнорировалось. Мясник из Британской Гвианы все утро и весь день ходил по палубе первого класса. Высокий красивый негр, который ни с кем не разговаривал, тоже ходил по нашей палубе, иногда по несколько часов подряд, с маленькой трубкой и «Десятью заповедями» — книжкой в бумажной обложке на основе фильма. По словам мистера Маккэя, у этого человека в Англии случилось какое-то умственное расстройство, и он попросил отправить его обратно за счет британского правительства.

Мы все внедрялись в общество пассажиров второго класса и возвращались с сюжетами.

Мисс Талл, библиотекарь, вернулась расстроенной. Она встретила женщину, которая уехала из Англии потому, что не смогла найти комнату для себя и своего ребенка.

«Домовладелец просто вышвырнул их, когда появился ребенок, — сказала мисс Талл. — И повесил большую надпись зеленой краской „Не для цветных“. Вы что хотите сказать, что во всей Британии не нашлось места для одной женщины с ребенком?»

«Нашлось даже для слишком многих», — буркнул мистер Маккэй.

«Я этого не понимаю. Вам, вест-индцам, как будто совершенно все равно».

«Все эти разговоры о терпимости — это хорошо, — сказал мистер Маккэй. — Но вы, англичане, часто забываете, что бывают и такие черные, вот хоть ямайцы, которые ну просто животные».

«Но она не с Ямайки», — сказала мисс Талл, не оспаривая его тезис.

«Многие черные просто сами доводят британский народ», — сказал мистер Маккэй, завершая дискуссию. Как и положено вест-индцу, он не желал слышать ничего плохого об англичанах.

Сам же я встретился с толстым коричневым гренадцем лет тридцати трех. Он сказал, что у него десять детей в Гренаде, в разных церковных приходах и от разных женщин. Он уехал в Англию, чтобы быть от них всех подальше, но тут почувствовал, что обязан вернуться и выполнить свой долг. Он даже думает жениться. Он еще не решил, на ком, но, вероятно, это будет мать его последнего ребенка. Он любит этого ребенка; до остальных ему вообще дела нет. Я спросил, зачем тогда он стольких завел. Неужели в Гренаде нет контрацептивов? Он ответил с возмущением, что он римский католик, и в оставшееся время пути ни разу не заговорил со мною.

Из наших экспедиций во второй класс мы возвращались не только с историями, но и с пленниками. Пленником Корреи был юноша-индиец по имени Крипал Сингх из Британской Гвианы,