перила на тротуар. Как бы невзначай он глянул на балкон. Она приветливо улыбалась ему. Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом она засмущалась, пожала плечиками, как будто замерзла, и убежала.

А Димка весь день ходил счастливый, хотя ладони саднили нестерпимо и к вечеру покрылись волдырями. Пришлось матери вести его к доктору. Ладони смазали какой-то мазью и перебинтовали.

Несколько дней Димка не появлялся на улице, он видел, что каждое утро она выходила на балкон и высматривала его. Но не мог же он выйти с забинтованными руками!

Под вечер он сидел у окна и читал.

— А почему ты больше не кувыркаешься? — вдруг услышал он ласковый голосок.

Димка поднял глаза и обомлел. Она стояла у перил и смотрела на него своими большущими голубыми глазами.

Он хотел спрятать руки, но было уже поздно.

— Ой! Что у тебя с руками?!

Ее глаза стали еще больше. И Димка не решился врать.

— А… Ободрал немного. Ну, это ничего! Я отчищу ее шкуркой и смажу лярдом — будет как настоящий турник.

Лярдом? А что это такое?

Жир такой. Им солдатские сапоги смазывают.

Они замолчали, не зная, о чем еще говорить.

— А… Что ты читаешь?

— «Граф Монте-Кристо». Ты читала?

— Не-а, только слышала.

Мировая книга, — убежденно сказал Димка. — Хочешь, дам почитать?

Он с трудом отделил незабинтованными кончиками пальцев прочитанную часть книги — она вся разнималась на отдельные листы, до того была зачитана — аккуратно сложил их, завернул в газету.

На, возьми, читай пока, а потом я тебе вторую половину дам. Только ты поосторожней, она чужая…

Так они познакомились. Ее звали Неля. Училась она в той же школе, в четвертом классе, ходила в первую смену, а потом еще в музыкальную три раза в неделю, а Димка был в пятом, они учились во вторую, и потому до сих нор не встречались.

Теперь он специально приходил к школе пораньше, ждал ее и провожал домой. Она как-то пожаловалась ему, что ее все время задевает вредный мальчишка из пятого «Б», — он всегда попадается ей навстречу, когда она идет из школы, и всегда загораживает ей дорогу. Один раз он загнал ее в ворота какого-то дома и ее чуть не покусала собака.

Димка еще раньше приметил этого рослого, шумливого парня. Он был сыном какого-то профессора, одет был лучше всех, во все новенькое, сверкающее, и весь он был какой-то сверкающий, будто лакированный, с яркими губами на белом, с румянцем во всю щеку, лице.

Девчонки и учителя были от него, конечно, без ума. А мальчишки заискивали перед ним, — он был сильный, ловкий, все знал, все умел, учился играючись, все ему давалось без всякого труда, и деньги у него всегда водились.

Димка невзлюбил его с первого взгляда.

Они встретились в тот день, когда выпал первый осенний снежок — он шел большими мокрыми хлопьями, и хотя быстро таял, за ночь его насыпало изрядно, ребята с восторгом носились на санках, кое-кто приладил даже коньки, но они еще скребли по асфальту.

Неля вышла из школы, поискала глазами Димку, — он всегда стоял на углу, поодаль от главного школьного входа, и побежала к нему. Димка впервые увидел ее в черной меховой шубке-, в такой же черной меховой шапочке, и сердце его радостно забилось — такая она была милая, светящаяся вся, когда бежала ему навстречу.

И в этот миг тяжелый, плотный белый комок прочертил воздух сбоку, с силой ударил в это счастливое лицо. Она словно споткнулась об него, остановилась, ослепленная выронила портфель, закрыла лицо руками, Димка подбежал к ней, отвел ладони — вокруг левого глаза расплывалось багровое пятно. Он достал платок, вытер заплаканные глаза, потом смочил платок снегом, сложил его вчетверо, приложил к глазу. За это время еще несколько таких же «бронебойных» снежков шлепнулись в Димкину спину, но он не обращал внимания.

Только тогда, когда он отвел Нелю в безопасное место, Димка огляделся. На противоположной стороне улицы покатывалась со смеху стайка ребят во главе с Андреем — профессорским сынком.

Димка не торопясь перешел улицу, так же медленно подошел к Андрею. Тот безмятежно улыбался, перекатывая из ладони в ладонь здоровенный обледеневший снежок.

Трус! — сказал Димка, с ненавистью глядя в насмешливо прищуренные глаза.

— А ты баба! Пойди сопли ей вытри.

Вокруг опять захохотали.

— Трус! — повторил Димка громко, чтобы все слышали.

Глаза Андрея стали холодными.

— Я трус? — он с презрением смотрел на Димку. — А ну, посмотрим, кто из нас трус! Ну-ка загородите нас, ребята.

Он не торопясь стал снимать с себя новенькую кожаную куртку.

Димка сбросил на снег свое жиденькое пальтишко. Он остался в старом, потертом свитере, потому что вышел наспех, не переодеваясь, думал вернуться еще.

Андрей увидел этот свитер, просвечивающий во многих местах, и ухмыльнулся:

— За рвань твою не отвечаю, потом не жалуйся.

Вот этого ему не следовало говорить. Драться Димке вовсе не хотелось, да злости настоящей не было. А тут вдруг помутилось перед глазами. Он выбросил вперед левую руку, с ненавистью схватил ворот новенькой кокетливой рубашки, видневшейся из-под пиджака, и с такой силой рванул на Себя, что затрещала материя, полетели пуговицы. И в тот же миг — правой — он изо всей силы саданул в румяное, откормленное лицо. Они сцепились и покатились по снегу.

На следующий день домой к Димкиной матери пришла строгая женщина в каракулевой шубе. Она выложила на стол порванную рубаху и сказала, что если в течение двадцати четырех часов Дима не извинится и не принесет точно такую же рубаху, она подаст в суд за побои и повреждения, нанесенные ее сыну. Она так и сказала: «в течение двадцати четырех часов». И еще добавила, что хулиганов и разбойников следует воспитывать в трудовой колонии, и она отправит туда Димку, чего бы это ей не стоило.

Когда она ушла, мать долго плакала и все разглаживала на столе порванную рубаху. На Димку она даже не взглянула. И это было хуже всего. Он лежал на кровати, отвернувшись к стене, лицо у него было распухшее, под глазом красовался огромный синяк.

Мать отпросилась с работы, целый день бегала по магазинам, искала такую же рубаху, но не нашла, купила другую, похожую.

— Сам отнесешь! — сказала она и кинула рубаху Димке на голову.

— Не понесу, — сказал он, глядя в стенку.

— Понесешь, — зло сказала мать. — Понесешь и прощения попросишь. А не то в колонию упекут. Они ведь все могут. -

Пускай, — сказал Димка. — А прощения просить не буду, он сам виноват.

И тут что-то случилось с матерью Она кинулась к шкафу, достала отцовский ремень и принялась исступленно хлестать сына.

— Пойдешь! Пойдешь! Пойдешь! — истерически