свидетельства врачей из больницы, куда Дима привез пострадавшего, свидетельство сержанта милиции, куда Дима сам явился, его книги, альбомы, стихи…
А ведь ее тоже нет. Нет и не будет. Она купается сейчас в море, в Крыму, ей совсем ни к чему все эти переживания — так объяснила Лукьянову ее мама. Ах, как мы бережем наших детей от переживаний, как стараемся скрыть от них все, что может затронуть их душу, поставить перед ними трудный выбор. А потом они вырастают черствыми эгоистами, и мы удивляемся — откуда это бесчувствие…
Судья заканчивала допрос обвиняемого.
— Скажите, Новгородцев, вот я листаю ваше дело, здесь характеристики из школы, письма учителей, характеристика комитета комсомола. Все они свидетельствуют о том, что вы один из лучших учеников, общественник, хороший товарищ. За вами никогда не было хулиганских, безрассудных поступков. Чем же все-таки объяснить, что вы выскакиваете из окна и вторично, я подчеркиваю — вторично, после того, как отец справедливо отругал вас, садитесь самовольно в машину и выезжаете на шоссе. Что так сильно повлияло на вас?
Дима молчал. Он стоял, отгороженный деревянным барьером от всех, одинокий, худенький, в своем сером свитере, смотрел куда-то в пространство, и молчал.
В зале повисла напряженная тишина. Все глаза устремлены туда, на него. И, пожалуй, никто кроме Лукьянова не заметил, как в этот момент в приоткрытую дверь зала неслышными шагами прошел рослый человек в светлом плаще, с отекшим, мертвенно-бледным лицом и сел на свободное место с краю.
— Я повторяю свой вопрос, — настойчиво сказала судья. — Зачем вы вторично самовольно вывели машину на шоссе? Я хочу, чтобы вы поняли значение этого вопроса, ответ на него может повлиять на решение суда. Экспертиза показала, что пострадавший действительно выскочил из-за автобуса неожиданно, перед самой машиной и даже опытный водитель мог не успеть уклониться от удара. Поэтому суду важно понять мотив вашего поступка. Был ли это необдуманный порыв, назло отцу, или у вас была какая-то цель?
Он долго молчит, как бы собираясь с силами, как перед прыжком с большой высоты. И вдруг говорит едва слышно:
— Я хотел спасти человека.
— Уточните, — попросила судья. — Какого человека?
— Который лежал на дороге, — так же тихо сказал Дима.
— Значит, вы признаете, что сбили его раньше, когда ехали из города, и оставили на дороге?
— Да.
В зале зашевелились, заговорили.
Судья постучала карандашом по графину.
И в это время в конце зала стал подниматься с места человек в плаще. Он поднимался медленно, тяжко, будто был привязан к стулу невидимыми ремнями и вынужден натягивать их, чтобы встать. Наконец, он поднялся. Стоял, сгорбившись, подавшись вперед, упираясь руками в спинку переднего стула. Она скрипела под ним.
Он с трудом разжал пересохшие губы, облизнул их, и проговорил тихо, но все услышали его густой, рокочущий голос:
— Я хочу сделать суду заявление…
Гляжу на солнце
И вижу — ты.
Рисует море
Твои черты…