придется столь смехотворная сумма. Она и сегодня полагала, что имел место обман, подлог, что Кароль и ее поверенный подделали бумаги. Вдова Филиппа купила квартиру в Монте-Карло и поселилась там, покинув Париж. Временно, конечно. Подобные женщины так просто со сцены не сходят. Даниэль немедленно купил машину — спортивный кабриолет, чудовищно дорогой. «Мальчишка! — говорила себе Мадлен. — Они с Дани могли бы переехать и жить отдельно. Я бы так и сделала! Что ж, раз ему нравится жить на рю Сен-Дидье вместе с Франсуазой!.. Хорошо хоть не бросил работу и продолжает учиться на юриста. Даниэла снова беременна, и ее мужу следует вести себя более разумно. Двое детей-погодков… Чистое безумие! А Даниэль в восторге. Странный мальчик… Странное поколение! Что это — доказательство безответственности или слепая вера в разумное устройство общества? Кстати, надо обязательно позвонить мэтру Хьюгу и справиться о судьбе ипотечного займа…»
Мадлен радовалась, что Даниэль и Франсуаза доверили нотариусу управлять теми небольшими деньгами, что достались им от отца. Хорошо, что дети прислушались к ее мнению, хоть тут все будет в порядке! Бедная Франсуаза! Она витает в облаках, мечтает о чем-то несбыточном, таится от всех, отягощенная грузом прошлого. Как это важно, что она наконец развелась, что Александр утратил всю власть над ней. Неужели у нее кто-то появился? Может статься, что, приехав, она откроет Мадлен свои тайны. Как бы там ни было, вопросов задавать не следует — племянница мгновенно замкнется в себе, такой уж у нее характер! «Как она благодарила, услышав, что я — разумеется! — приглашаю в Тук и Николя!» — думала Мадлен. Когда-то привязанность Франсуазы к этому юноше беспокоила ее, теперь же она находила чувства племянницы трогательными и благородными. Жаль, что он не может приехать. Первый снятый Николя телесериал имел успех, и он уже запустил следующий фильм — в Италии. Газеты вовсю публиковали и дикие сплетни о нем. Николя расстался с Алисией и жил под Парижем с очень красивой семнадцатилетней актрисой, успешно дебютировавшей на телеэкране. Даниэль предсказывал обоим блестящее кинематографическое будущее. Впрочем, он ничего в этом не понимал. Мадлен улыбалась, размышляя о племяннике: она так и не научилась воспринимать его всерьез, а ведь он вот-вот станет отцом, причем во второй раз! И ждет, конечно, только сына! Иначе, по его словам, род Эглетьеров на нем и закончится. Хорошенькое дело! Что за радость — принадлежать к столь неразумной семье? Пережив сумятицу последних лет, все они словно впали в своего рода оцепенение. Франсуаза, как и Даниэль, хотела теперь одного — обычного, простого счастья. Мадлен было грустно, но она понимала и одобряла племянников. Из всех спасшихся после бури она одна хранила память о случившемся.
Мадлен чесала лисичку за ушами, рассеянно наблюдала за строительством и с легкой печалью вспоминала о переживаниях Жан-Марка, о цинизме Александра, о двойственности натуры Кароль, об эгоизме Филиппа… Почему же все-таки он умер? Врач заявил о самоубийстве, но Мадлен теперь сомневалась в этом. Такой человек, как Филипп — сугубый материалист, любитель жизни, твердый, как скала, — не мог покончить с собой в приступе депрессии. Он слишком любил самого себя… Возможно ли, что ее брат, сам того не желая, превысил дозу? Это был несчастный случай. Недоразумение… Каждый раз, вспоминая о несчастье, Мадлен чувствовала себя так, словно ей на грудь обрушилась стальная балка. Останься она в Париже, Филипп не совершил бы подобной глупости. Внезапно Мадлен, всю жизнь осуждавшая брата, поняла, что жалеет его. Неужели он был несчастнее всех в их сметенной с лица земли семье?! У одиночества — множество лиц!
— Вы ничего не имеете против вон того камня, в центре? Он желтее остальных? — прервал ее размышления месье Коломбо.
— Конечно, нет, напротив! — отвечала Мадлен.
Он ловко орудовал мастерком, а португалец — медно-загорелое лицо, голубая рабочая куртка — замешивал раствор. Зазвонил телефон. Мадлен поднялась, спустила с коленей зверька и поспешила в дом, прихрамывая и задыхаясь. Голос Франсуазы в трубке звучал бодро и радостно:
— Алло! Маду! Как у тебя дела?
— Все хорошо, дорогая, а как ты?
— Прекрасно! У меня грандиозная новость!
Мадлен тяжело опустилась на стул, прислонилась плечом к стене и прошептала:
— Какая… новость?
— Ты ведь знакома с Дидье… с Дидье Копленом…
— Да, — ответила Мадлен.
Она слушала племянницу, чувствуя одновременно радость и грусть.
— Что ж, милая, я тебя поздравляю! — произнесла она наконец. — Признаюсь, я этого ждала. Мы все обсудим с тобой летом, когда…
— Именно об этом я и хочу поговорить, Маду… Прости, но этим летом я… не смогу приехать в Тук… Родители Дидье пригласили меня… Это у самой испанской границы… Очаровательное место…
— Да-да, конечно, я прекрасно понимаю, — ответила Мадлен. — Но ты ведь пока официально не помолвлена…
— Это ничего, Маду!
— Так, значит, Даниэль и Дани приедут без тебя?
— А разве они тебе не звонили?
— Нет.
— Позавчера они уехали с Кристиной в Аркашон… Совло сняли там дом… На июль и август, кажется…
— Вот как!.. Даниэль мог бы предупредить меня!
— Он так замотался с работой, с экзаменами! Ничего, напишет тебе из Аркашона! Так ты одобряешь моей выбор?
— Ну конечно! — воскликнула Мадлен, приходя в себя. — Дидье — замечательный человек, прямой, простой, настоящий!.. К тому же, он был лучшим другом Жан-Марка!..
Она говорила, изображая воодушевление, даже восторг, продолжая наблюдать в окно за трудившимся в поте лица Коломбо. Снова этот человек кладет слишком много цемента в швы между камнями… Мадлен постучала по стеклу, привлекая внимание каменщика, и сделала ему знак, напоминая о своем требовании: что бы там ни было, ее навес не должен выглядеть «слишком новым».