угрожающее, но в то же время спокойный. Пожилому мужчине удалось вырваться из своего каркаса, и теперь он ковыляет туда-сюда, шатаясь и волоча за собой обломки. Элегантные официанты подают напитки ему и женщине, а также нескольким дамам и господам, пришедшим послушать его доклад. Женщина пьет кофе одна, в стороне за маленьким столиком.

Пожилой мужчина:

Природа покоится. Гроза разворачивается и снова обращается против нас, а ведь мы только что попрощались с ней и надеялись не увидеться так скоро. Неприятная встреча, отраженная на поверхности исхлестанного пруда. Ведь этот покой в лесах и в облаках — не конец движения. Скорее, оно только начинается. Природа возникает в движении. Мы — ее середина. Мы — ее средство заставить померкнуть свечение вокруг. Мы вооружены намеками на нашу экзистенцию. Она распыляет нас, как аэрозоль, на волосы и ботинки, чтобы мы, пьяные от самих себя, все-таки были под защитой. В то же время мы разрываем воздух, мы — такой крупный скот, что не можем спастись от собственного дыхания. В движении яд. Мы включаемся в познание, а познанное материализуется, и мы собираем его в свои сети, метр за метром, минута за минутой. Наши походы в гости были заменены кино-, видео- и фотоаппаратами. Лишь благодаря этому возникаем мы, приходим в гости ранним утром, ведь мы же хотим провести день с пользой, а в это время наши соски уже теребят. Мы как толпа! Мы сбиваемся в кучу! В народной музыке, или как там еще ее называют, старухи вытряхивают себя из подарочных мешков своих тел, до тех пор, пока не растекутся лужами под своими сиденьями, а потом, раскачиваясь, подтанцовывают к циллертальским бабникам. Наши экскурсии становятся все более организованными, только для того чтобы мы могли дезорганизовать собой природу. К образу каждый из нас подходит человеком цельным, а отходит — образованным. Однако всегда подразумевается отражение так называемой реальности, мы воображаем ее и кажется, что мы вывели ее на свет. Мы — это Здесь. Ужас нашего внезапного появления уже давно готовился в якобы успокоенном мире. И теперь все рушится. Мы жалуемся на дыры в слоях атмосферы, но мы все еще безжалостно запихиваем в себя бывшее — то, что раньше было Природой. Сок стекает у нас по подбородку, по подборке домашнего видео. Ведь мы верим, что так вносим в наш род животное начало, войну. Отростками этого рода мы колотим своих партнеров. И тем глубже загоняем себя в отчужденность. Слепое пятно^[2] животной природы должно одним ударом выбить нас из пресного бытия. Мы приспосабливаем природу к себе, мы превращаем ее в себя, чтобы она соответствовала нам. Мы приносим в дом свежесть, закупоренную в бутылке. Присоседиться на халяву — вот наша истинная ценность! Природа обязана нам своим приходом, мы же обязаны ей тем, что нам позволено прийти, чтобы перепрыгнуть с одного берега ручья на другой. Пойдемте же туда и будем скорбеть в речных долинах, где они строят электростанции! Им нельзя делать этого. И только в нашей скорби возникает она — Природа, она по-настоящему просыпается только при мысли о том, что скоро наступит конец. Мы, юные пионеры природы, уладим с ней все наши дела. Только после смерти она начинает жить. А что, разве подобное еще никому не удавалось? Разве сама Его смерть не стала началом нашей жизни? Что говорит Бог? И почему? Потребность в природе — стремление к бесполезному? Эта скорбь увлекает нас в потерянное, присвоенное нами: в нашу давно обреченную землю? В таком состоянии она принадлежит нам больше, чем целой и невредимой. В ней мы потеряем себя, но все-таки это будет большее везение, чем в тот раз, когда мы купались, а нас приберегли на потом, и мы выплыли — смогли без страха раскинуться на солнышке. Мы хорошо приспособились к потере, потому что нужда объединяет. В наших стенаниях растет Чувство Собственности, и для чужой нужды нет места. Эти деревья, этот засохший кустарник, эти мертвые жабы — они нужны нам! Будь они в безопасности, их бы и видно не было, и мы не обращали бы на них никакого внимания! Мы больше не одни, мы чувствуем себя частью Большего — нам это нравится. Мы можем спасать и придавать Разрушенному новый облик. Наш облик! Мы не отходим далеко, чтобы ничего больше не менялось. Теперь мы лучше следим за собой. Мы — защитники реки. Мы — речные стрелки! Мы — в процессе прибытия, но мы никогда не прибудем. Потому что наше прибытие должно всегда ожидаться. Мы — спасители, желающие быть во всем одновременно. Уютно укутавшись в свою причастность, они сидят здесь, под бронебайковыми одеялами против разрушителей, их выколачивают палками, от них поднимается пыль, и они поют под гитару. Нарушают своими голосами тишину в эфире. У них никогда не возникает необходимости перевести дыхание. А потом приказанное появляется на экране, которым они заслоняют природу, чехлы природы. Словно резинки, они вдевают себя в Величие ландшафта и не отпускают его от себя. Повисли мертвые трусы. Они встречаются друг с другом: «Свет, камера, мотор!», — чтобы явить себя во всей красе и славе и взять у себя интервью. Когда становится достаточно светло, включается камера, с помощью которой они вписывают себя в жизнь. Перед ними, как торбы, держат микрофоны, и они жалуются в свет и в пустоту — туда, где им лучше бы исчезнуть. Прежде чем свет ослабнет и скорбно вернется в самого себя. Вот они уже снова появляются перед домашним банком, мясным прилавком телевизора. Потому что Природа не хочет видеть ИХ! Поэтому им приходится смотреть на самих себя. Но сейчас светает. И познанное становится чувством. Каждому свое, не так ли? И каждый скрывает от соседей свой счет чувств, с которого уже давно снимает проценты. Каждый делает это по-своему, закрывает листом белой бумаги, запятнанным позором, но заметным уже издалека. Мы громко возвещаем о себе: мы, в центре Европы. На самом деле наши познания не доросли до реальности, но мы можем выполнять функции ее палачей.

А они все еще сидят на земле, как растения, и ни от чего не изолируются, там, у своих лагерных костров, при своих лагерных вождях, которых они превозносят. Они зажигают перед собой маленький огонек, и только это освещение позволяет телекамерам увидеть их. Или нет, кругом марш! Без этого освещения, что они сами себе сделали, они вообще не увидели бы света! Он не мог бы на них упасть. И они не смогли бы осветить комнаты. Собственно, разве не должна страна открывать себя тихо, без огласки? Разве должно слово поднимать вокруг себя столько шума? Они созидают лишь тогда, когда сокрушаются о потерянном, но созидают они всегда лишь себя. Их пробуждение ужасно! Тяжелые шаги по болоту. Какого воодушевления они полны! К победе движения за окружающую среду, вперед! Они