словно выточенные по мерке.

Дарке хочется упасть на землю и ногтями до крови сдирать с носа и лба эти противные, ненавистные веснушки. Если бы не боялась, ох, если б только не боялась боли, камнем бы выбила эти кривые зубищи, которые, словно пьяные, навалились друг на друга…

В руках синька, а дома мама ждет с бельем.

Как только Дарка вошла во двор, мама выскочила ей навстречу, распаренная, красная, как помидор.

— Где ты пропадала? Я жду тут, как на иголках… Что с тобой? Ты слышишь? Ведь я с тобой разговариваю!

Конечно, Дарка слышит, ну и что из того?

— Пожалуйста, — она выкладывает синьку на лавку рядом со стопкой белья, а сама направляется в дом.

Мама преграждает ей дорогу, берет дочку за плечо, да так сильно, что даже больно становится, и уже не кричит, а шипит (ух, как это слово не подходит к маме!):

— Я тебя спрашиваю: где ты до сих пор была?

— Нигде не была…

Должно быть, голос у Дарки изменился, потому что мама отпускает ее плечо и спрашивает с укоризной, но уже беззлобно:

— Какая тебя снова муха укусила?

Мама говорит не то, что думает. Она понимает — это не обычные капризы, девочка чем-то огорчена. Только мама не хочет расспрашивать, у нее сейчас нет времени. Ее ждет гора белья.

Дарка идет в папину комнату. Там на день спущены шторы. Она ложится навзничь на кушетку и мечтает о том, как бы хорошо час, даже полчаса ни о чем не думать. Но так нельзя. Глупые мысли сами, непрошено лезут в голову.

Зашелестела портьера. Кто-то вошел в комнату. Может быть, мама? Ноги шаркают по полу. Бабушка.

«А все же маме стало жаль меня, и она послала сюда бабушку… Милая мама, чем она виновата, что у нее такая некрасивая дочь?»

Бабушка, вошедшая со света, ощупью находит кушетку и присаживается на краешек.

— Ты знаешь, внучка, сегодня на обед твое любимое блюдо. А ну, угадай, какое?

Дарке хочется плакать. Боже, когда, наконец, в этом доме перестанут обращаться с ней как с ребенком? Пол-Веренчанки уже пронюхало, что на обед у них грибы, а ей говорят: «угадай»! (в окрестностях Веренчанки ни леса, ни грибов).

— Бабушка, у меня голова болит… я, пожалуй, посплю… — придумывает Дарка, чтобы отвязаться от бабушки.

— Не удивительно, деточка, не удивительно… Такая жара, а ты нарядилась в шерстяную шапочку… Погоди, я сейчас дам тебе…

Бабушка уже готова бежать за «своими» лекарствами от головной боли. Дарка берет ее за руку (рука у бабушки маленькая, морщинистая), потом за обе:

— Бабушка…

Та наклоняется над ней. У Дарки першит в горле. Она пригибает бабушкину голову к своему уху.

— Бабушка, у меня уже перестает болеть голова. Не давайте мне ничего… не надо… Только пусть мама придет.

Бабушка не расспрашивает, почему она не может заменить маму, не настаивает, чтобы Дарка открыла ей секрет, а покорно выходит из комнаты. И при виде уходящей на цыпочках бабушки (перед ней только что захлопнулась калиточка в сердце Дарки) девочку бросает в жар, на глазах выступают слезы. Такой застает Дарку мама. Это уже не та мама, что полчаса назад выбежала ей навстречу из кухни. Это добрый ангел, пришедший помочь и спасти.

— Что с тобой, доченька?

Боже, только не надо спрашивать таким голосом, а то от него хочется не плакать, а рыдать!

Дарка обнимает мать за шею, с минуту молча смотрит ей в глаза, потом спрашивает, хотя видно, как это ей трудно:

— Мамочка… Мамуля… Пожалуйста, скажи мне, только обязательно скажи правду, я очень… некрасивая?

Мама мотает головой так, словно пчела укусила ее прямо в глаз, Дарка сразу верит маме, что дочка у нее не такая уж уродина.

— Кто тебе наговорил таких глупостей, деточка? Ты же моя любимая, хорошенькая доченька. У кого еще такие, умные, красивые, серые-серые глазенки? Ну, у кого? А у кого есть такие пышные золотые косы, как у моей дочурки?

«А о веснушках молчит…молчит», — кольнуло Дарку.

— А все-таки у Орыськи нет веснушек…

Мама целует Дарку в лоб, в нос — в те места, где больше всего скопилось веснушек.

— Глупенькая моя барышня! Веснушки на носу означают здоровье! Правда, правда! Орыська анемична, поэтому у нее нет веснушек… Разве ты не знаешь, что она всю зиму пила рыбий жир? Глупенькая моя девочка, глупенькая…

Теперь Дарка тоже смеется, и смех ее звучит, как песенка счастья. Потом как-то незаметно она оказывается в маминых объятиях, обе так тесно прижались друг к другу, что Дарка слышит, как у мамы на шее пульсирует артерия. Счастливые своей любовью, они не в силах оторваться друг от друга.

На следующий день Орыська проговорилась, что, когда директорский сын здоровался с ней, она была не одна. Как выяснилось, девочка была лишь «привеском» к Софийке, с которой ходила купаться.

Вот какая эта Орыська!

* * *

В Веренчанку из Вены приехала дочь директора Ляля. Дарка пришла к вечернему поезду за газетами для лапы и тут впервые увидала ее. Дарка сразу заметила, что у Ляли очень тонкая талия и вообще она подвижна и удивительно изящна… Лицо девушки вначале не понравилось Дарке. Может быть, в этом была повинна прическа (Ляля носила челку до самых бровей). Все ее лицо представляло собой небольшой треугольник, и на этой ограниченной площади разместились пара огромных продолговатых зеленых глаз и длинный, может быть, даже чересчур длинный, породистый нос, так что для рта уже не оставалось места. Он получился маленький, с тонкими, четко очерченными губами.

К такому лицу надо привыкнуть, как бы красиво оно ни было.

Наступил вечер, и на Ляле было платье-костюм зеленого сукна и курточка а ля гусарский ментик. Если добавить, что в руках у этой директорской дочки из Вены был еще стек, которым она жонглировала, точно настоящий гусар, то станет понятно, какую сенсацию вызвало ее появление на тихой веренчанской станции.

Лялю нисколечко не смущало то, что все с таким любопытством разглядывают ее. Наоборот, это, кажется, лишь поднимало ей настроение. Пока пришел черновицкий поезд, девушка не только успела перезнакомиться со всей интеллигентной молодежью села (в Веренчанке установилась традиция выходить к вечернему поезду, не ради него, а для взаимных встреч друг с другом), но и безапелляционно объявила себя ее вожаком. Вот тогда-то она официально и познакомила Дарку со своим братом Данком, с безработным молодым учителем гимназии Дмитром Улянычем, студентом-старшекурсником, юристом Петром Костиком и студентом первого курса философского факультета Ярославом Пражским.

Понятно, Дарка знала их так же хорошо, как и они ее. Только до этой минуты «братия» — слово это придумал Уляныч — не считала Дарку и Орыську достойными своей компании. Для «братии» девочки были просто