работы.

И тогда Петр Сергеевич все понял.

— Вы с ума сошли!.. — возмутился он, пытаясь повернуться лицом к выходу из лаза, и почувствовал, что горячие, липкие пальцы запечатали ему рот. Рванулся, пытаясь высвободиться, но поленницы стиснули его еще крепче между собою.

— Будешь шуметь: — убью. Один черт теперь… — все тем же шепотом просвистел над ухом Фиксатый, брызгая слюной. Петр Сергеевич почувствовал эти брызги на щеке и не смог выпростать руку, чтобы стереть их.

Он рванулся еще раз, отчаялся высвободиться и притих: он даже защищаться не сможет, если этот мерзавец попробует выполнить свою угрозу! Он опять беспомощен, как некогда в кабинете следователя.

Тьма ночи не опустилась еще, но мир за пределами прохода между поленницами стал для Петра Сергеевича тьмой, зияющим непроглядным провалом, западней. Любой шаг вел в черную пропасть.

— Батя, — ровным, тихим голосом уговаривал Фиксатый, не ослабляя зажимающих рот пальцев, — батя, если ты поднимешь шумок и нас попутают, я скажу, что мы обрывались вместе. Вам лучше не шуметь, батя…

Слабо доносился говор, звон сдаваемого инструмента, окрики конвоиров: бригады возвращались с работы. Первыми, конечно, впустили выведенных в рабочую зону. Вахтер сверился со своими записями и пересчитал людей, пропуская в ворота. Все оказались налицо, все, кого он выпускал через эти ворота утром. Наверное, уже сняли конвой, оцепление. Их не хватятся до завтра, ведь они проходили вечернюю поверку в зоне… Как быть теперь?

Да, как?

Как теперь поставить ногу на страшную землю? Вот она, под ногами, а кажется, будто нужно прыгнуть с головокружительной высоты, чтобы добраться до нее. Словно она где-то далеко-далеко внизу, и чувство тошноты подступает к горлу, когда смотришь вниз…

— Батя, нам пора. Вылазьте боком. Топор мне давай.

Петр Сергеевич вздрогнул, сердце оторвалось, покатилось куда-то. Больше всего боясь, что зашумят рассыпанные им дрова, он полез вслед за Фиксатым между поленницами: ведь бригадир видел что-то в этой тьме, куда стремглав падал Петр Сергеевич.

Тьма и в действительности оказалась непроглядной: осенью ночь не медлит с наступлением.

Только страх руководил Петром Сергеевичем — страх потерять в темноте широкую спину бригадира. Он спотыкался, больно ударялся обо что-то и сразу же забывал про боль. Но когда дорога вдруг сделалась ровнее, исчезли с пути пни и колдобины, страх перешел в панический, сжимающий горло ужас. Это мозг, освобожденный от напряженного контроля за телом, начинал глубже постигать происшедшее.

— На трассу выбрались, — объяснил Фиксатый. — Спохватятся на поверке, только когда наши следы уже затопчут. Этой дорогой на лесоповал гоняют… Собаки затоптанных следов не возьмут… Нажимай, батя!

Петру Сергеевичу больше ничего и не оставалось. Все, что сохранилось от мира привычных положений и знакомых вещей, — это спина Фиксатого и голос Фиксатого. Они были необходимы Петру Сергеевичу более, чем воздух. Он шел, задыхаясь, ему не хватало воздуха, но он шел. Идти в одиночестве он не смог бы. Закрыл бы глаза и ждал…

— Эй, тише! — предупредил Фиксатый. Но предупреждение опоздало, Петр Сергеевич с маху ткнулся грудью во что-то огромное, в глазах запрыгали разноцветные искры. Он вытянул руки вперед и нащупал бревенчатую стену. Постройка? Вернулись к лагерю?

— Плотбище. К штабелям вышли. Смотри ноги не переломай! — услыхал он слова спутника. — Нам направо нужно, к реке.

Он двинулся направо, высоко поднимая ноги, вдруг потерял землю под собою и свалился вниз — обрез берега оказался совсем рядом. Упал на гальку. Вспомнив, что хочет пить, приник к воде.

— Закурить бы… — где-то рядом вздохнул Фиксатый. — Огня никак не добыть, спички вымокли. Нам теперь по реке надо, по реке — собаки искать не могут. Главное — оторваться в тайгу подальше, чтобы днем безопасно идти было. Айда! Ребята говорили, возле берегов неглубоко и дно ровное, песок…

Вода с предательским грохотом резалась об их ноги, норовя свалить, утащить за собою. Мокрые ветки нависших над водой кустов стегали по глазам. Не было ни времени, ни земли, ни неба, только холодные ветки и грохот воды под ногами. И тьма, в которой деревья, и кусты, и береговые обрывы казались призраками, сгустками этой тьмы.

«Бл-люх. Бл-люх. Бл-люх», — шлепали по воде намокшие чуни.

«Бл-люх» — шаг…

«Бл-люх» — два…

«Бл-люх» — три…

Можно считать шаги, заставляя себя ни о чем не думать. Он согласен шагать так без конца, все равно куда. Только бы ничего больше не произошло, не сбило с ритма, который позволяет не вспоминать о том, что человек летит в пустоту, в бездонную прорву.

«Бл-люх… Бл-люх… Бл-люх…»

— Стой, черт глухой!

Это кричит бригадир у него над ухом. Он остановился. Тьма начала редеть, расступаться или глаза Петра Сергеевича — привыкать к ней?

— Оглох, что ли, батя? Светает… Отдохни, пока я огня достану. Перекурим.

Петр Сергеевич покорно выбрался на берег и присел на валежину.

Фиксатый сбросил с плеча мешок, в мешке что-то звякнуло. Свернул длинную папиросу. Потом осмотрелся кругом и высвободил из-за пояса топор. Примерился, перехватил топорище в правую руку и стал стесывать обращенную кверху сторону валежины.

Вытесав ровную площадку, опять поискал что-то глазами по сторонам, срубил нетолстую сосенку. Выколов из нее дощечку в метр длиной, старательно огладил топором. Потом выдрал из подкладки своей телогрейки клок ваты, расправил и принялся скатывать в тугой жгутик, поплевывая на ладони.

— Учись, батя!

Рукавом смел с обтесанной валежины щепочки, притиснул к ней вату более гладкой стороной сосновой дощечки.

— Начали!

Дощечка забегала по затесу на валежине, перекатывая жгут ваты. Быстрее, еще быстрее, еще…

Отбросив дощечку, Фиксатый поднес вату к носу, втянул воздух ноздрями и, раздернув жгут на две части, затряс обеими.

Противно запахло паленым, от ваты потянулась робкая струйка дыма — жгут тлел.

Прикурив, Фиксатый собрал в кучу щепки и забросал мхом. Прикрыл белую тесину скользким куском сорванной коры и только тогда уселся рядом с Петром Сергеевичем. Подмигнув, затянулся жадно и сказал, чередуя слова с клубами махорочного дыма:

— Часа через два только подъем бить будут. На разводе нас, батя, в отказчики запишут — подумают, что на работу идти не захотели. От развода до поверки — час. А там сначала в зоне искать будут. В общем спешить некуда. Жрать хочешь?

Только сейчас Петр Сергеевич обратил внимание на мешок. Перехватив его взгляд, Фиксатый самодовольно ухмыльнулся:

— Со мной не пропадешь. Держи!

Петр Сергеевич машинально взял