более точное определение», — думал Петр Сергеевич.

В лагере с брезгливым равнодушием ко всему пилил лес, спал, вставал по гулкому и пронзительному сигналу подъема. Ему за пятьдесят, смысл жизни у него отняли. Не все ли равно, где и как протянет еще несколько лет? Главным для него стал хлеб — какой паек выписали на завтра.

Время почти не двигалось. Словно капли из проржавевшего сосуда, точились одна за одной медлительные, тягучие секунды: кап… кап… кап… Казалось, невидимый маятник устал. Интервалы между каплями непомерно растянулись, но с каждой каплей-секундой времени в сосуде оставалось все меньше и меньше. Петр Сергеевич ощущал, слышал, чувствовал, как убывает время. Как опускается он с одной секунды на другую, все ниже и ниже: кап… кап… кап… И вместе с тем время летело, как летит сон.

Для определения скорости времени у Петра Сергеевича осталась только одна точка отсчета, начало летосчисления — день ареста. Вторая точка отсчета — день освобождения — была абстракцией, в нее Петр Сергеевич не верил. Но тем не менее спохватывался иногда, что в направлении этой абстрактной точки промелькнули не секунды, не часы, а годы.

И они пролетели как один миг.

Он уже ни на что не надеялся.

Этап? Перегоняют в другое место?

Ну что ж, пусть будет этап. Безразлично, где стоит барак, именем какого километра называется лагерь. Неужели вас это интересует, молодые люди?

«Молодых людей» это интересовало.

Петра Сергеевича за то, что никогда не выполнял норм, зачислили в бригаду к «законным» уркам… Умирающая категория людей, последние из последних, они бравировали отчаянностью, истеричным бесстрашием — потому что нечем было больше блеснуть. Их интересовали крапленые беспроигрышные карты, хромовые «прохаря» — сапоги с голенищами, собранными в гармошку, песни с нескладными словами на жалобные мотивы и пути следования этапов. Они интересовались этим по традиции, которая тоже умирала, но от которой нельзя было отказаться, потому что тогда вовсе ничего не осталось бы им в жизни.

Лагерь был их домом.

Они хвастались тем, что почти не жили «на воле».

Урки. Босяки. Жулики.

Кроме того, они называли себя людьми. Только себя.

Петр Сергеевич был чертом, рогачом, оленем, фрайером. Ему было положено «упираться рогами», как именовалась на воровском жаргоне работа; у него можно было «отвернуть» даже законную пайку. Но Петр Сергеевич не больше других упирался рогами и всегда ел свой хлеб. Его считали «чокнутым» за равнодушие ко всему, а таких не принято обижать, хотя такие не станут ни сопротивляться, ни «стучать» начальству…

Урки всегда знали все.

От них и услышал Петр Сергеевич название пункта назначения этапа.

— Как? Позвольте, так ведь это…

Он переспросил еще раз. Нет, не ослышался: этап следовал туда, где Петр Сергеевич Бородин сам ковырялся в поисковых шурфах. Туда, где он из кабинета в Москве, словно незыблемости трех измерений не существовало, следил за тектоническими сдвигами земной коры, что происходили за миллионы лет до того, как человек придумал слово «ископаемые». Этап следовал туда, где Петр Сергеевич циркулем по кальке крупномасштабных карт промерял каждый поворот каждого ручья.

Этап направляли на лесоразработки.

Первый день бригада Фиксатого работала по ремонту в зоне.

— Послезавтра выходим на плотбище, баланы закатывать в штабеля. А весной придется на сплаве вкалывать, рот его нехороший, — объявил вечером бригадир.

— Водички попить хватит… — проворчал кто-то.

Фиксатый неохотно сунул окурок в протянутую с ближних нар руку и выплюнул горькую крошку махорки. Усмехнулся криво.

— Могу проиграть желающим полную водой реку Ухоронгу и пристегнуть эту самую Лену, из которой она вытекает или наоборот…

В ловких пальцах зашуршала колода карт, переливаясь из ладони в ладонь.

— Рамс, терс, коротенькая?..

Петр Сергеевич не терпел невежества. Отложив прожженный у костра бушлат, на который пристраивал заплату, сказал брюзгливо:

— Следовало бы знать, где течет Лена. Следовало бы… Очень далеко отсюда, кстати…

Он представил себе развернутую двухкилометровку, кажется, лист за номером тридцать восьмым. Голубую ленточку — реку Ухоронгу, выкручивающую замысловатые петли на пути к устью. Коричневатый цвет водораздела, обрезанный по гребню белизною чистой бумаги там, где должен подклеиваться тридцать девятый лист.

— Если это Ухоронга, то мы должны находиться в районе отметки сто сорок пять. Думаю, что именно этот триангуляционный знак стоит на сопке около лагеря…

И умолк, вспомнив, что это никого не может интересовать.

Но Фиксатый заинтересовался:

— А ты что, бывал здесь раньше?

— Он тут первый срок отбывал, а теперь фраером представляется. Всю дорогу с котелком за добавкой, старый босяк! — засмеялись в углу, куда не доходил свет коптилки.

— Заткнись! — приказал шутнику Фиксатый и с необычной вежливостью напомнил Петру Сергеевичу: — Батя, я вас внатуре спрашиваю: знакомые места, что ли?

Петр Сергеевич воткнул иголку в подкладку шапки, чтобы не потерялась. Бережно снял подвязанные бечевкой очки.

— Я, молодой человек, мало того, что вдоль и поперек исходил эти места. Я их в глубину на километр знаю. Понимаете, в глубину!

— Глубины мне везде хватит, если шлепнут. Глубоко не зарывают. В ширину далеко знаете?

— К сожалению, не далеко, — вздохнул геолог. — Не так далеко, как хотелось бы. Не успел, знаете. И не успею теперь… Вот так!

Фиксатый присел рядом и, спрятав карты, стал скручивать новую папироску. Прикурив от коптилки, услужливо пододвинутой дневальным, спросил небрежно:

— Батя, а напрямую, тайгой, можно добраться отсюда до приличного города? Далеко?

— Экспедиция базировалась на Канск. Считаю, что мы в пятистах километрах от Красноярска. В пятистах. Удовлетворены?

Он протер очки полою бушлата, надел их и потянулся к шапке за иголкой, вздохнув: портновское дело давалось ему с трудом.

— Тут запутаешься, — словно оправдываясь, буркнул Фиксатый. — Черт его знает, в какую сторону тебя трелюют: и на барже, и на автомашине, и на своих ходулях… Значит, полтыщи?.. Далековато… Полтыщи… — повторил он, вставая. Засунув большие пальцы беспокойных рук в верхние карманы жилета, надетого поверх вышитой косоворотки, похлопывая по груди ладонями, пошел к своим нарам.

Утром Петр Сергеевич получил небывало большой паек хлеба. Хлеб выдавался по выработке, он не мог заработать столько.

— Вы, наверное, ошиблись… — обратился было геолог к раздатчику.

— Жри, если дают! — отмахнулся тот. — Столько бригадир выписал. Эх ты, олень!..