Джудит Тарр Аламут

Часть I. Аква Белла

1

В первый час после восхода солнечный свет был мягок. Он скользил по холмам Иерусалима, омывая золотым сиянием стены замка Аква Белла, деревеньку, теснившуюся под этими стенами, и зелень вокруг. Зелень была великой драгоценностью здешних мест: дубы, что считались священными, почитаемые даже превыше их оливы, и плакучие ивы, росшие вдоль реки. В реке купались женщины, они пели нежными высокими голосами, здесь и там слышался серебристый смех.

Он приехал по дороге, ведущей к морю; он ехал один, его доспехи и оружие были навьючены на мышасто-серого мула. Его боевой конь гнедой масти был чистых кровей, а сам он был красив и отважен. Его серый плащ с капюшоном был отброшен за спину, открывая ало-золотое пламя на челе и рубин в рукояти меча. Он ехал и напевал в такт перестуку копыт:

Песня женщин сбилась и смолкла. Прячась под пологом листвы, они изумленно смотрели на проезжего: рыцарь в золоте и блеске, и при нем — ни охраны, ни спутников. Он был либо безумцем, либо одним из тех, кого хранит сам Господь.

Его голос был глубоким и чистым, лился свободно, радостно и бесстрашно, песня была призывом на битву, выигранную тридцать лет назад.

Он не опасался ни мук ада, ни оружия смертных. Его жеребец заплясал, встревоженный шорохами в листве; он засмеялся и поклонился, заметив широко распахнутые от испуга и зачарованно блестящие глаза, смотрящие на него из зарослей; при этом он даже не сбился с ритма, продолжая напевать.

Его взгляд не испрашивал у сарацинских женщин прощения, оно не было ему нужно. Средь листьев сверкнула улыбка, или две, или три. Конь фыркнул. Его всадник поклонился вновь и повернул прочь, направляясь по дороге к замку. Женщины смотрели ему вслед. Постепенно, одна за другой, они вернулись к своему омовению. Вскоре они снова запели. Песня была новой: про утро, про солнечный свет и про то, как огненный дух на франкском коне пел о победе своего народа.

Дорога и песня завершились одновременно. Рыцарь непринужденно и весело приветствовал стража ворот Аква Белла, позволив пристальному и настороженному взору того убедиться, что он один, знатен и, несомненно, является христианином. Настороженность была сущностью Внешних Земель, этого укрепленного королевства, в глотку которого постоянно норовили вцепиться сарацины; и люди всегда смотрели на него так.

— Сообщи своему господину, — сказал рыцарь, — что его родич прибыл, дабы засвидетельствовать ему свое почтение.

Глаза стража сузились в щелки. Гнедой жеребец ударил копытом, почувствовав тень, омрачившую утреннее сияние. Рыцарь вздрогнул, несмотря на тепло солнечных лучей. Его прекрасное настроение разом улетучилось без остатка.

— Брайант! — Юный голос, прозвучавший изнутри замка, был ломким, как у подростка, хотя обладатель его пытался придать ему твердость. — Брайант, кто приехал?

«Никто», — собирался ответить страж. Рыцарь ясно видел ход его мыслей. Сейчас не время принимать дурацких гостей, пожаловавших прямо с корабля, хотя отнюдь не на бал. Только новоприбывший может красоваться лилейно-белым цветом лица в этой опаленной солнцем стране и к тому же разъезжать в одиночку весь разнаряженный, как приманка для каждого грабителя на Востоке.

Страж уже открыл рот, собираясь выдать краткий и резкий ответ. Но тот, кто задавал вопрос, уже стоял рядом с ним. Это был мальчик, стройный и смуглый, как сарацин, с глазами раненого фавна. Эти глаза мимолетно скользнули по незнакомцу, но потом вновь обратились к нему, став вдруг невероятно огромными.

— Принц? — прошептал мальчик. — Принц Айдан? — Он подобрался так, что все его тонкое тело задрожало, подобно струне, а затем учтиво поклонился: — Ваше высочество, ваш приезд — честь для нас. Прошу вас извинить Брайанта, мы все несколько не в себе, мы…

Принц Айдан спешился. Брайант продолжал смотреть сердито и с подозрением, но тем не менее крикнул конюшим, чтобы они позаботились о жеребце и муле. Принц не видел ничего и никого, кроме мальчика, который был так безукоризненно учтив и так стойко боролся с подступающими слезами.

— Тибо, — сказал Айдан, положив руку на плечо мальчика. — Ты, должно быть, Тибо. — Тот вздрогнул. Айдан попытался внушить ему успокоение. — Что случилось?

Слезы вырвались наружу, а вместе с ними и знание о случившемся.

— Нет, — очень тихо произнес Айдан. — О нет.

Он уже не слышал слов мальчика. Он не видел ни стража, ни слуг. Руки Айдана сомкнулись вокруг ребенка; сознание его окутала тень.

Покойный лежал в зале. Священник бормотал над ним молитвы. Вокруг стояли люди. Айдан заметил, что они не плакали и не причитали. Их горе нахлынуло на него, но их страх был сильнее. Он воспринимался им как удушье.

Он отбросил это ощущение. Оказывается, он уже не цеплялся за мальчика. Опустив руки, Айдан стоял над гробом: на самом деле, это был стол, покрытый шелковым покровом, и такой же покров был наброшен на тело, лежащее на столе. Мужчина, уже не юный, но еще не старый, загорелое, как и у всех здесь, лицо, было тем не менее красиво; но сейчас на нем лежала смертная бледность. Черные волосы рано поседели, острый нос дополнялся столь же острым подбородком; было непривычно и страшно видеть это всегда подвижное лицо таким застывшим.

— Кто убил его? — услышал Айдан свой собственный голос; от его звука он содрогнулся. Такой тихий, такой спокойный, и такой мертвенный. — Кто его убил?

— Кто вы такой, чтобы спрашивать об этом?

Он обернулся. Все отшатнулись. Все, кроме этой женщины. Айдан с трудом мог рассмотреть телесный облик, вмещающий эту душу. В ней был огонь, спорящий с его огнем, горе, сравнимое с его горем, и воля, неумолимая, как воля самого неба. Тело Айдана сделало все за него. Оно повелело ему опуститься на одно колено и склонить голову.

— Миледи.

— Кто вы?

Она знала это. Но ей нужно было услышать его ответ.

— Он был сыном моей сестры. — Айдан посмотрел снизу вверх в ее темные глаза. — Кто это сделал?

— Если вы тот, за кого себя выдаете, — ответила она, —