КРАСНЫЙ СТЯГ
Когда я пришел, призываясь, в казарму,
Товарищ на белой стене показал
Красное знамя от командарма,
Которое бросилось бронзой в глаза.
Простреленный стяг из багрового шелка
Нам веет степными ветрами в лицо…
Мы им покрывали в тоске, замолкнув,
Упавших на острые камни бойцов…
Бывало, быть может, с древка он снимался,
И прятал боец у себя на груди
Горячий штандарт… Но опять он взвивался
Над шедшею цепью в штыки
впереди!
И он, как костер, согревает рабочих,
Как было в повторности спасских атак…
О дни штурмовые, студеные ночи,
Когда замерзает дыханье у рта!
И он зашумит!.. Зашумит — разовьется
Над самым последним из наших боев!
Он заревом над землей разольется
Он — жизнь, и родная земля, и любовь!
1939
«Самое страшное в мире…»
Самое страшное в мире —
Это быть успокоенным.
Славлю Котовского разум,
Который за час перед казнью
Тело свое граненое
Японской гимнастикой мучил.
Самое страшное в мире —
Это быть успокоенным.
Славлю мальчишек смелых,
Которые в чужом городе
Пишут поэмы под утро.
Запивая водой ломозубой,
Закусывая синим дымом.
Самое страшное в мире —
Это быть успокоенным.
Славлю солдат революции
Мечтающих над строфою,
Распиливающих деревья,
Падающих на пулемет!
Октябрь 1939
О ВОЙНЕ
Н. Турочкину
В небо вкололась черная заросль,
Вспорола белой жести бока:
Небо лилось и не выливалось,
Как банка сгущенного молока.
А под белым небом, под белым снегом,
Под черной землей, в саперной норе,
Где пахнет мраком, железом и хлебом.
Люди в пятнах фонарей.
Они не святые, если безбожники,
Когда в цепи перед дотом лежат,
Воронка неба без бога порожняя
Вмораживается им во взгляд.
Граната шалая и пуля шальная.
И когда прижимаешься, «мимо» моля.
Нас отталкивает, в огонь посылая,
Наша черная, как хлеб, земля.
Война не только смерть.
И черный цвет этих строк не увидишь ты.
Сердце как ритм эшелонов упорных:
При жизни, может, сквозь Судан,
Калифорнию
Дойдет до океанской, последней черты.
1940
«Как было б хорошо…»
Коле Л.
Как было б хорошо,
Чтоб люди жили дружно,
Дороги черные,
как хлеб,
Посыпаны крупчатой
И острой солью снега.
Каждый камень
Чтоб был твой стол,
А не давил на грудь.
Как было б хорошо,
Чтоб в крепкой сумке
Из волчьей кожи
За плечами странствий
Привычно тяжелели б
Фляжка рома,
Трехгранный нож
И белая тетрадь.
Как я б хотел,
Чтоб ничего не нужно,
Чтоб всё богатство — в сердце,
Чтоб границы
Остались только в старых
картах юнги
Да в сердце —
между грустью и тоской.
Я думаю:
ни горечь папиросы
Ни сладость водки.
Ни обман девчонки —
Ничто не сможет погубить,
Дружище,
Единственного блага —
Дружбы нашей.
Я знаю: это будет…
А покамест
Ракетой падает об камни
Чайка.
И дороги накрест
Еще поверх скрестили
Штык и ложь.
Когда же он настанет.
Этот день,
И с какой
Зарей — багровой
или черной?
Видишь?..
И в ветхие страницы
Книжек тонких
Втасованы листки
Моих стихов…
1940
БАЛЛАДА О КОМИССАРЕ
Финские сосны в снегу,
Как в халатах.
Может,
И их повалит снаряд.
Подмосковных заводов четыре гранаты.
И меж ними —
Последняя из гранат.
Как могильщики,
Шла в капюшонах застава.
Он ее повстречал, как велит устав, —
Четырьмя гранатами,
На себя не оставив, —
На четыре стороны перехлестав.
И когда от него отошли,
Отмучив,
Заткнувши финками ему глаза,
Из подсумка выпала в снег дремучий
Книга,
Где кровью легла полоса.
Ветер ее перелистал постранично,
И листок оборвал,
И понес меж кустов,
И, как прокламация,
По заграничным
Острым сугробам несся листок.
И когда адъютант в деревушке тыла
Поднял его
И начал читать,
Черта кровяная, что буквы смыла,
Заставила —
Сквозь две дохи —
Задрожать.
Этот листок начинался словами,
От которых сморгнул офицерский глаз:
«И песня
и стих —
это бомба и знамя,
и голос певца
подымает класс…»
1940
БУДНИ
Мы стоим с тобою у окна,
смотрим мы на город предрассветный.
Улица в снегу, как сон, мутна,
но в снегу мы видим взгляд ответный.
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (6) »