Предвещая, что будут выработаны благородные традиции, я, разумеется, совсем не хочу сказать, что в будущем эти Монарки духовно или физически уподобятся Мюнхену или Флоренции. В природе существует некая психологическая закономерность: самая богатая философия, впитавшая в себя мудрость всех веков, приносит наиболее разнообразные и красивые плоды, тогда как убогая и скороспелая философия создаёт лишь стандартную и утомительно однообразную продукцию.
Немецкий Мюнхен и итальянская Флоренция коренным образом отличаются друг от друга во всем самом главном: страстях, винах, надеждах и мебели, — потому что каждый этот город впитал в себя, сохранил и по-своему видоизменил мудрость Платона, Шекспира и Карла Маркса. Но немецкий Милуоки и итальянский Хартфорд удручающе схожи, потому что они отбросили все выношенные веками надежды человечества и впитали лишь одно стремление — стать богатыми, знаменитыми, стопроцентно американскими.
Именно это обстоятельство составляет вторую примечательную черту американских городов с населением до 300 тысяч — не менее важную, чем их неистребимый провинциализм. Именно поэтому роман, очень конкретно и правдиво описывающий Омаху, представляет собой не менее конкретное и правдивое описание еще двадцати таких же городов. Разумеется, они не во всем одинаковы. Они по-разному расположены: за одним громоздятся холмы, за другим расстилаются равнины, один расположен у реки, другой — на берегу моря; в одном производят железо, в другом — пшеницу, в третьем — хлопок; определенное различие создает и возраст городов — Сиэтл не похож на Чарльстон.
Но эти различия все больше стираются-столь велика наша вера в стандартизацию. Когда в сером Чарльстоне, разбросанном Нью-Орлеане или старом Сан — Франциско строят новую гостиницу, фабрику, дом, гараж, кинотеатр, универмаг, церковь или синагогу, это здание от бетонных опор до декоративных изразцов в точности копирует соответствующее здание новых городов, таких, как Портленд или Канзас-сити. И самый дух этих строений — гостеприимство гостиниц, механическое обслуживание в гаражах, текст проповедей в церквах — все более унифицируется.
Невозможно написать реалистический роман, который в одинаковой степени относился бы и к Мюнхену и к Флоренции. Кроме элементарных желаний, свойственных всем людям, кроме сходства поведения и манеры разговаривать, присущих определенным слоям общества, в какой бы стране ни происходило дело, кроме склонности целоваться, которой подвержены как во Фьезоле, так и в Ганзедорфе, существуют еще очень серьезные и тонкие различия во всех внешних аспектах, нюансы в художественных вкусах, в национальной гордости и чаяниях, благодаря которым кажется, что Мюнхен и Флоренция находятся на разных планетах.
Но жители Хартфорда и Милуоки, далеко расположенных друг от друга городов, ходят в одни и те же конторы, говорят по телефону на одном и том же диалекте, обедают в одинаковых закусочных, посещают одни и те же спортивные клубы и так далее.
И самое главное: в этих городах живут одинаковые люди. Если бы какой-нибудь волшебник перенес вас в любой из городов Соединенных Штатов с населением около 80 тысяч и опустил в деловом центре, ну, скажем, возле новой гостиницы, нового кинотеатра или ряда новехоньких магазинов, то сколько бы вы ни всматривались в идущих мимо людей — дельцов, рассыльных, делающих покупки женщин и игроков-бездельников, — вы не смогли бы угадать, в каком городе и даже в какой части страны вы находитесь. Только на окраине горы, или океан, или поля пшеницы и, может быть, хижины негров, глинобитные жилища мексиканцев, пивоварни немцев подсказали бы вам ответ, а таких особых примет с каждым годом становится все меньше.
Хотя они этого не сознают, все эти нарядные женщины и самоуверенные мужчины — солдаты, одетые в форму и соблюдающие жесточайшую военную дисциплину. Некоторых это, может быть, вполне устраивает, но есть среди нас такие, которым совсем не улыбается быть завербованными в армию самодовольных.
1921