- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (41) »
Так зовут маленького уличного артиста.
Сколько за день они обойдут дворов! Где заработают, а где споют даром.
Старик шарманщик плохо видит — он часто оступается. Шарманка на его спине вздрагивает и гудит своим медным нутром.
— Ах, боже ты мой! — ворчит шарманщик. — Что же это за наказание! Что за погода… Ты здесь? — спрашивает он.
— Здесь, — отвечает Тимошка.
За пазухой у Тимошки попугай. Прижимая его покрепче, Тимошка прыгает через снежные лужи. Дырявые полусапожки у него давно промокли. Тимошке с утра хочется есть. «Скорее бы дойти до трактира, — думает он. — Может быть, сегодня дед возьмёт щей…»
— Господи, пусть он возьмёт щей, — молится Тимошка.
Дед идёт, шаркая подошвами, и Тимошке приходится замедлять шаг, чтобы не перегнать старика.
— Возьми щей, возьми щей, — повторяет Тимошка шёпотом, глядя на сутулую дедову спину.
В трактирах теперь почти не кормят. А если что и подают, то дед не берёт.
— Я не Ротшильд, — говорит он. — Принесите нам кипятку.
— Возьми щей, — упорно шепчет Тимошка.
Ледяной ветер старается помешать шарманщикам перейти дорогу. Дед придерживает свою шляпу обеими руками.
— Ты здесь? — спрашивает он, не оглядываясь.
— Здесь, — отвечает Тимошка, не попадая зуб на зуб.
Но вот наконец они спускаются по крутым ступеням.
Дед толкает дверь, и навстречу шарманщикам густым тёплым паром дышит трактир.
В трактире людно и шумно. По старой привычке сюда к вечеру забегают мастеровые, студенты, холостые чиновники — съесть чего-нибудь горячего, узнать новости. Половые таких постоянных посетителей знают в лицо. Не спрашивая: «Чего изволите?» — подают кому щей, кому чаю с крутой заваркой. Всё, что за день произошло в городе, обсуждается в трактире на все лады. Только в дальних углах трактира, где потемнее, молча сидят приезжие мешочники. Заказав пару чая, они чаёвничают до рассвета, чтобы с утра пораньше попасть со своими мешками на толкучку, сбыть с рук привезённое. Позже всех в трактире появляются извозчики. В Питере самому прокормиться трудно, не то что прокормить лошадь. А извозчики ещё держатся. — Пуд овса тысяча керенок, — жалуются они друг другу. И, развязав кушаки, пьют чай до седьмого пота. Прислонив шарманку в уголок, дед сел за стол. К нему подошёл половой. Он принёс на подносе чайник и два стакана на блюдцах. — Садись, — сказал дед. Тимошка сел на краешек табурета и обнял свой стакан озябшими руками. Он понял, что щей нынче не будет. — Грейся! — сказал дед. — Грейся! Обжигаясь, Тимошка стал пить. Дед брал щепоткой соль и запивал её кипятком. Было похоже, что он пьёт чай с сахаром. Тимоша тоже взял соли. За соседним столом сидели мужики. Они пили чай с хлебом. Тимошка поглядывал на чёрные ломти, которые мужики отрезали от краюхи, и, глотая кипяток, думал: «Дали бы ломоть». Зажмурив глаза, он вдруг ясно увидел мягкий ломоть у себя на ладони. Холодный пот выступил у Тимошки на лбу, его мутило, и он распахнул свою одёжку. Больно клюнув Тимошку в плечо, попугай Ахилл решил выглянуть на свет. Мужики с удивлением смотрели, как по узорчатой клеёнке, осторожно ступая корявыми лапками, расхаживает диковинная птица. — На-кось, — сказал один из них, — покроши! — и протянул Тимошке большую чёрную корку. — Возьми, — сказал дед. Тимоша взял. — А он будет жрать? — спросил мужик, кивнув на Ахилла. — Будет, будет, — поспешно ответил Тимоша и стал сыпать перед попугаем чёрные крошки. — Не жалей, — сказал ему мужик. — Пущай клюёт! Небось заморский? Дед поглядел на мужика и ответил грустно: — Он из Вест-Индии. — А-а-а, — протянул мужик. — Из Вест… С других столиков тоже увидали попугая. И надежда съесть чёрную корку самому у Тимошки исчезла. Глотая голодную слюну, он подвигал линялому Ахиллу крошку за крошкой, и тот давился, удивляясь Тимошкиной щедрости. Мужики допили чай, утёрлись шапками и спрятали свою краюху в мешок. Тимоша поднёс к губам мокрую пустую ладонь и слизнул с неё хлебный дух. Сытый попугай, прислонившись к тёплому чайнику, опустил веки. А Тимошка от усталости и голода будто закружился на карусели. Перед ним замелькали столы, чайники, столы, чайники… Шум голосов, чей-то крик слились в густой и вязкий звук: «У! У! У!» Всё, что было рядом, вдруг куда-то отодвинулось и исчезло. «У! У! У! — гудело у Тимошки в ушах. — Ууу…» Когда Тимошка открыл глаза, над ним стояли дед и матрос. Тот самый матрос, который заступился за музыку. — Что, браток, — спросил он Тимошку, — сомлел? Преодолевая тяжесть в руках и ногах, Тимошка с его помощью взобрался на табурет. — Держись, герой! — сказал матрос. — А то опять свалишься. — И, оглядев сидящих в трактире, крикнул: — Именем революционного закона, по постановлению Совета Народных Комиссаров, хлебные излишки изымаются безвозмездно! Понятно? В трактире наступила тишина. Кто-то, звякнув блюдечком, спросил осторожно: — Что же, обыск будет?.. — Прошу приготовить документы! — сказал матрос. В дверях трактира, заслонив штыками выход, стоял вооружённый патруль. — Где квартируете? — спросил матрос у шарманщика, перелистывая его потрёпанный паспорт. — За Нарвской, дом три. — Как же он пеший дойдёт? — Матрос кивнул на Тимошку. Тимошка, бледный до синевы, держался за стол. — А что делать, господин матрос? Нам, господин матрос, фаэтона не подадут, — усмехнулся старик. — Репкин! Репкин моя фамилия! — И, нахмурившись, матрос спросил у Тимошки: — Ну как? Дойдёшь, сынок? Тимошка молчал. Ему было всё равно, дойдёт он нынче до заставы или нет. Ноги у него дрожали, а в голове продолжало шуметь. — Это невежливо, Тимофей. Господин Репкин тебя спрашивает. Дед смотрел на Тимошку с укоризной, а матрос, тот не обиделся. — Не робей, Тимофей, не сдавайся! Махнув рабочему, который стоял в дверях, Репкин распорядился: — Савельев, выпусти музыкантов! Шарманщики поднялись по ступеням. — Проходи, проходи… А вы обождите, — сказал патрульный мужикам с мешками, которые дали корку Ахиллу. И дед с Тимошкой вышли на улицу.
Тихо, не слышно выстрелов, а в городе война. «Враги революции хотят задушить нас голодом! Спекулянтов хлебом расстреливать!» — гласит расклеенный на стенах домов приказ правительства. На улицах, на вокзалах — вооружённые патрули. Они останавливают
Соль с кипятком
В трактире людно и шумно. По старой привычке сюда к вечеру забегают мастеровые, студенты, холостые чиновники — съесть чего-нибудь горячего, узнать новости. Половые таких постоянных посетителей знают в лицо. Не спрашивая: «Чего изволите?» — подают кому щей, кому чаю с крутой заваркой. Всё, что за день произошло в городе, обсуждается в трактире на все лады. Только в дальних углах трактира, где потемнее, молча сидят приезжие мешочники. Заказав пару чая, они чаёвничают до рассвета, чтобы с утра пораньше попасть со своими мешками на толкучку, сбыть с рук привезённое. Позже всех в трактире появляются извозчики. В Питере самому прокормиться трудно, не то что прокормить лошадь. А извозчики ещё держатся. — Пуд овса тысяча керенок, — жалуются они друг другу. И, развязав кушаки, пьют чай до седьмого пота. Прислонив шарманку в уголок, дед сел за стол. К нему подошёл половой. Он принёс на подносе чайник и два стакана на блюдцах. — Садись, — сказал дед. Тимошка сел на краешек табурета и обнял свой стакан озябшими руками. Он понял, что щей нынче не будет. — Грейся! — сказал дед. — Грейся! Обжигаясь, Тимошка стал пить. Дед брал щепоткой соль и запивал её кипятком. Было похоже, что он пьёт чай с сахаром. Тимоша тоже взял соли. За соседним столом сидели мужики. Они пили чай с хлебом. Тимошка поглядывал на чёрные ломти, которые мужики отрезали от краюхи, и, глотая кипяток, думал: «Дали бы ломоть». Зажмурив глаза, он вдруг ясно увидел мягкий ломоть у себя на ладони. Холодный пот выступил у Тимошки на лбу, его мутило, и он распахнул свою одёжку. Больно клюнув Тимошку в плечо, попугай Ахилл решил выглянуть на свет. Мужики с удивлением смотрели, как по узорчатой клеёнке, осторожно ступая корявыми лапками, расхаживает диковинная птица. — На-кось, — сказал один из них, — покроши! — и протянул Тимошке большую чёрную корку. — Возьми, — сказал дед. Тимоша взял. — А он будет жрать? — спросил мужик, кивнув на Ахилла. — Будет, будет, — поспешно ответил Тимоша и стал сыпать перед попугаем чёрные крошки. — Не жалей, — сказал ему мужик. — Пущай клюёт! Небось заморский? Дед поглядел на мужика и ответил грустно: — Он из Вест-Индии. — А-а-а, — протянул мужик. — Из Вест… С других столиков тоже увидали попугая. И надежда съесть чёрную корку самому у Тимошки исчезла. Глотая голодную слюну, он подвигал линялому Ахиллу крошку за крошкой, и тот давился, удивляясь Тимошкиной щедрости. Мужики допили чай, утёрлись шапками и спрятали свою краюху в мешок. Тимоша поднёс к губам мокрую пустую ладонь и слизнул с неё хлебный дух. Сытый попугай, прислонившись к тёплому чайнику, опустил веки. А Тимошка от усталости и голода будто закружился на карусели. Перед ним замелькали столы, чайники, столы, чайники… Шум голосов, чей-то крик слились в густой и вязкий звук: «У! У! У!» Всё, что было рядом, вдруг куда-то отодвинулось и исчезло. «У! У! У! — гудело у Тимошки в ушах. — Ууу…» Когда Тимошка открыл глаза, над ним стояли дед и матрос. Тот самый матрос, который заступился за музыку. — Что, браток, — спросил он Тимошку, — сомлел? Преодолевая тяжесть в руках и ногах, Тимошка с его помощью взобрался на табурет. — Держись, герой! — сказал матрос. — А то опять свалишься. — И, оглядев сидящих в трактире, крикнул: — Именем революционного закона, по постановлению Совета Народных Комиссаров, хлебные излишки изымаются безвозмездно! Понятно? В трактире наступила тишина. Кто-то, звякнув блюдечком, спросил осторожно: — Что же, обыск будет?.. — Прошу приготовить документы! — сказал матрос. В дверях трактира, заслонив штыками выход, стоял вооружённый патруль. — Где квартируете? — спросил матрос у шарманщика, перелистывая его потрёпанный паспорт. — За Нарвской, дом три. — Как же он пеший дойдёт? — Матрос кивнул на Тимошку. Тимошка, бледный до синевы, держался за стол. — А что делать, господин матрос? Нам, господин матрос, фаэтона не подадут, — усмехнулся старик. — Репкин! Репкин моя фамилия! — И, нахмурившись, матрос спросил у Тимошки: — Ну как? Дойдёшь, сынок? Тимошка молчал. Ему было всё равно, дойдёт он нынче до заставы или нет. Ноги у него дрожали, а в голове продолжало шуметь. — Это невежливо, Тимофей. Господин Репкин тебя спрашивает. Дед смотрел на Тимошку с укоризной, а матрос, тот не обиделся. — Не робей, Тимофей, не сдавайся! Махнув рабочему, который стоял в дверях, Репкин распорядился: — Савельев, выпусти музыкантов! Шарманщики поднялись по ступеням. — Проходи, проходи… А вы обождите, — сказал патрульный мужикам с мешками, которые дали корку Ахиллу. И дед с Тимошкой вышли на улицу.
В городе война
Тихо, не слышно выстрелов, а в городе война. «Враги революции хотят задушить нас голодом! Спекулянтов хлебом расстреливать!» — гласит расклеенный на стенах домов приказ правительства. На улицах, на вокзалах — вооружённые патрули. Они останавливают
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (41) »