ж.

— И в чем вопрос?

— Контейнер. Не меньше. Партия такая. А смысл-то меньше брать?

— И деньги, — сказал Славка.

— И деньги, — подтвердил Трофимыч.

— А еврей твой?

— Еврей на месте всё-всё организует.

— Да-да. Конечно. Он там уже наварит. И с тебя еще возьмет. «Свою долю». Ой-да, лампенздруся. Шахель-махель-ду. А здесь, учти, только на реализацию, Александр свет Трофимыч. А через месяцок вернут. Грязную, захватанную. «Не берут». И — в попе. К тому ж — за морем телушка полушка. А паровоз? Кто за дым заплатит?

— Умеем мы, Вячеслав Михайлович, это,— сказал Трофимыч, разливая остатки. — «Не получится». Знаем как «не получится». Сто доводов против. И ни одного — «за».

— Ну не реально, Саша! Ептыть, сам посуди. Сколько времени их продавать будешь? Не Москва у нас, не Питер. Мыши сто раз съедят. Да и продашь... По копейке разлетятся. Отдал мешок — получил кулёк.

— Ну это так, — примирительно сказал Трофимыч. — Майки — это… Подождут. Предлагает мне один хлопчик область прибалтийскими шпротами завалить. Всё на месте обеспечивают. Говорит — привези только. И весь регион будет твой.

— Бандюган?

— Спортсмены. Серьезные ребята.

— Ну, бандюки. Понятно. А почему прибалтийскими? Астрахань, Ростов-на-Дону. Тоже консервы. Мурманск. Владивосток. Зачем с таможней сложности?

— У меня там подвязки. Приятель армейский. На рыбе и сидит. К тому же народ привык: чай — индийский, сахар — украинский, шпроты — из Прибалтики.

— А деньги?

— Деньги наши. Но, — Трофимыч сделал паузу. — «Реф». Не меньше.

— А реализация?

— Тоже самим надо. Но монополия! Монополия — большое дело, Вячеслав Михайлович. На этом можно далеко выехать. Это — перспектива, я скажу.

— У нас больше ничего нет?

— Выпить?

— Да. Чего-то так, захорошело, Саш.

— Давай пивком лакирни, — предложил Трофимыч. — Мне-то нельзя. Завтра я куплю в городе, доложу на склад. Вот еще штука. Смотри. Но только досказать дай, ты уж больно встревать торопишься.

Трофимыч каждый раз выдавал новую «темку», которую Славка подвергал тотальному разгрому. Идеи Трофимыча по большей части были масштабными: «фура», «морской» контейнер, вагон. Причем денег даже на поддон памперсов не было ни у того, ни у другого.

Но разговоры-то…. Сами разговоры…

***

В лучшие годы Трофимыча назвали Генералом.

Небольшого роста, плотный, со сплющенным носом и золотыми передними зубами, немногословный с незнакомыми — он скорее смотрелся авторитетом с зоны, чем деловым упертым мужиком, — кем и был тогда на самом деле.

Воздух перемен Трофимыч почуял чутко, по-звериному. И даже радостно. Уволился с завода и уговорил двоих приятелей начать другую жизнь.

В будке путевого обходчика, рядом с железнодорожным полотном, без вентиляции, в чаду свинцовых паров, на «левом» электричестве ночами шла работа. Отливали пломбы для вагонов, клеммы для аккумуляторных проводов. Работу не делили: собирали по свалкам разбитые аккумуляторы и бесхозные свинцовые чушки, тут же плавили, удаляя окислы, разливали в формы, на общественном транспорте, сгибаясь в три погибели, свозили на «базу», где шел почти непрерывный процесс.

«Голод» на их продукцию был большой. Дело стало приносить прибыль.

На Трофимыча помимо основной работы ложилась и вся бумажно-волокитная. Договоры, отчеты, переговоры, банк, исполком, бухгалтер, проверяющие… Пока дело не встало на ноги, он спал по три-четыре часа.

Потом было швейное ателье. Потом мастерская по ремонту холодильников. В планах было производство аккумуляторов. Нашлись специалисты, помещение. Трофимыч тонул в технической документации, мотался по командировкам...

Закончилось судом.

Молоденький следователь сшил дело о краже свинца со свалки. Свалка была государственная. А то, что гнило на свалке — считалось государственным добром. Статья была не шуточная.

Трофимыч три месяца провел в СИЗО, но получил условный срок. Кооперативное движение набирало обороты, Горбачев ездил по стране, трескучие фразы о перестройке ослабили хватку и Трофимыч проскочил сквозь зубцы судебной машины.

«Закон — паутина, — сказал ему адвокат. — Муха увязнет, а шмель проскочит».

Бывшие партеры к этому времени вывели Трофимыча из состава правления, перерегистрировали кооператив, заменили дверные замки, поставили охрану.

Не помогла ни унылая драка, ни жалоба в горисполком. Трофимыч сходил к адвокату, но в суд обращаться не стал.

Заначки хватило, чтобы привезти из Углича два чемодана часов.

Трофимыч стоял у забора на рынке, разложив часы на перевернутом тарном ящике, — и думал.

Был продана старенькая, но еще бойкая «копейка». Он привез из соседней области носки и колготки. Потом трикотажные перчатки и тельняшки…

Через пару месяцев на Трофимыча уже работало пять человек. Бизнес рос на стихийных дрожжах дикого рынка, и снова не оставлял времени для сна и отдыха.

***

Славка обошел баню и осторожно заглянул через небольшое оконце над кухонной стойкой.

То, что происходило в бане, по-другому, как оргией, трудно было называть. Несколько пар совокуплялись стоя, сидя, лежа. На столе, под столом, на полу, на лавках, у окна.

Именно эти, расположившиеся на широком подоконнике, как бы специально для него, принимали различные позы, демонстрируя свою наглую свободу. Жалюзи на окнах были закрыты и из администраторской силуэты в освещенном окне, казались танцорами в откровенном балете.

По чьему-то сигналу партнеры одновременно менялись. Девицы оставались там же где и были, принимая вымученно-похотливые позы, а парни переходили от одной к другой, передвигаясь по кругу.

Не сразу Славка заметил в углу штатив с видеокамерой. Облысевший, в годах, оператор руководил съемкой. Сбоку от него виднелась женская нога в высоком, до колена сапоге.

Оператор похлопал в ладоши и что-то скомандовал. Пары разъединились и, вяло переговариваясь, пошли в сторону душевой. Женщина, сидевшая сзади оператора, встала перед камерой. Кроме сапог на ней были только красные ажурные чулки. Послышалась