Спася заблудших; освети
Меня в пути.
Когда ж умру, то вознеси
Над тленной плотью, чтоб душа
На небеси,
К святым спеша,
Нашла покой в Твоих руках
В веках. Аминь.
Верный своему ремеслу, Джон Смерть прибывает в сонную деревушку Доддер, чтобы «распрашить» парочку ее жителей. Но, на беду, имена жертв выветриваются из его памяти, а клочок бумаги с записью теряется. Так что приходится Смерти до времени засесть в местной гостинице, точить свою косу да заводить знакомства с местными девушками. Ну, а жителям Доддера — повременить с «распрашением».
Аллегория, морализаторство, свифтовская сатира, попытка ответить на вечный вопрос, кто — Бог или сам человек — отвечает за причиненное миру зло, вписывание сверхъестественного в повседневную жизнь — все это в полной мере присутствует и в рассказах Поуиса. Самым известным сборником его рассказов считаются «Притчи» (1929), герои которых, животные и даже неодушевленные предметы, ведут нравоучительные и не лишенные юмора беседы о вере, природе греха, человеке, приходя подчас к совсем неутешительным для последнего выводам. Сюрреалистические диалоги персонажей в трагическом мире «Притч» «обезоруживают» человека, разбивают отверделые штампы о его главном месте в пирамиде мироздания, подчиняют суровым нормам протестантской морали. По сути дела, это — проповедь, произносимая от лица увядшего листа, могильного надгробия или земляного червя, в которой Поуис предстает трагическим идеалистом, христианствующим стоиком, чей взгляд на мир и на человека откровенно пессимистичен. Однако, несмотря на то, что Поуис резко и язвительно критикует человеческое общество, сквозь его желчные инвективы и обличающую риторику проглядывает нескрываемая симпатия к человеку, придавленному тяжестью существования. В его произведениях присутствует не только горечь, но и проповедь смирения и утешения. Вымышленные деревушки Дорсета и Дербишира, буквально списанные с тех, что были так хорошо известны Поуису, становятся в «Притчах» подмостками драмы поистине универсального масштаба, далеко выходящей за пределы мира сельской Англии, чьи действующие лица не просто олицетворяют поверхностную мораль, но открывают фундаментальные истины о жизни, любви и смерти — трех столпах человеческого существования. Девятнадцать рассказов сборника — девятнадцать маленьких моралите — преподают урок колкого, ироничного гуманизма: оказывается, можно учиться и у самого малого создания Божьего там, где человечности учит не человек, а самая обыкновенная блоха.
По прошествии почти восьмидесяти лет с момента выхода эта книга, одна из вершин творчества Т. Ф. Поуиса, издается на русском языке. Однако, будучи первым настоящим знакомством русского читателя с Поуисом-новеллистом, это далеко не первый перевод Поуиса на русский язык. Нужно отметить, что в России Поуиса заметили рано, уже по выходе первых его романов. Честь открытия Т. Ф. Поуиса русскому читателю принадлежит московской переводчице Лидии Слонимской, которая переводила также Джека Лондона и Майн Рида. Именно в ее переводах Государственное издательство в 20-х годах опубликовало сразу два романа Т. Ф. Поуиса — «Кумиры мистера Таскера» (1927) и «Утки мистера Кэдди» (1928). Однако самый известный роман Поуиса, «Доброе вино мистера Уэстона», на русский так до сих пор и не переведен.
* * *
В 1936 году Поуис неожиданно решил оставить писательство, заявив, что «писатель должен остановиться, почувствовав, что сказал достаточно». Возможно, в своих одиноких медитациях он понял, что слова больше не нужны? В 1940 году, в преддверии войны, он переезжает в деревушку Мэппаудер, еще более отдаленную, чем Ист-Чалдон. Биографы говорят, он много читал — Паскаль, Бёме, Майстер Экхарт. Перед смертью, 27 ноября 1953 года, он попросил друга почитать ему из книги английской мистической писательницы XIV века Юлианы Норвичской «Откровения божественной любви». «Мне она нравится», — вырвалось у Поуиса в одном месте. — «Как хорошо у нее это сказано: „Бог есть твердь“!»
Про него всегда говорили, что его сочинения — лишь тень того, что он знает на самом деле…
Валерий Вотрин
Притчи
Чарльзу Прентису[1]
Кухонная тряпка и кастрюля
Подчас истинные чувства рода человеческого бывают запрятаны, засунуты в самый нижний ящик стола, под груду ветхих бумаг или в старую выброшенную туфлю.
Но иногда случается, что домашняя утварь, обладающая даром речи (о чем известно каждой домохозяйке), — какая-нибудь миска, утюг или завалявшийся в углу ржавый бурав — знают истинное положение вещей и имеют что сказать по этому поводу.
На самой верхушке мусорной кучи в том уголке сада, предоставленного сорнякам и запустению, обреталась старая кастрюля в компании с рваной кухонной тряпкой, поселившейся в кастрюле, чтобы оградить себя от ветра и непогоды. Эти старые верные домашние слуги не уставали спорить, и больше всего их интересовали человеческие чувства.
— Послушайте-ка, дружище, — в один прекрасный январский день произнесла кастрюля, — то, что вы рассказывали о вашем первом месте, стремясь доказать, что все добрые женщины безутешны после смерти супруга, вовсе не доказывает вашу правоту. Приведу с вашего дозволения пример нашего покойного хозяина, мистера Кеддла, — впрочем, возможно, вы о нем и не слыхивали, — чтобы вы могли заслушать и другую сторону. Поскольку вы прибыли сюда из соседней деревни, будучи обмотанной вокруг пораненного колена маленькой девочки, которая выбросила вас сюда, когда кровь остановилась, мой рассказ, возможно, заинтересует вас и докажет, что ваши аргументы были неверны.
— Говорите, — проворчала тряпка, — ибо, пока червь не затащил под землю мое последнее волокно, слух мой останется при мне, так что вы можете вести рассказ столько, сколько вам заблагорассудится.
— Так знайте же, — произнесла кастрюля, — что в доме, к которому относится этот заброшенный сад, жил некогда один джентльмен преклонного возраста по имени мистер Кеддл вместе со своей женой Эвелиной. Перед домом, хотя нам отсюда его никогда не увидеть, растет вяз, что на первой неделе мая устилает своими зелеными цветками гравийную дорожку, ведущую к садовым воротам. В мое первое знакомство с ним мистер Кеддл — тогда ему было около шестидесяти — был человеком безобидным, по счастливой случайности, — что приняла тут облик состоятельного жизнерадостного дядюшки, который свел себя пьянством в могилу, вырытую в сухой меловой почве, и умер, как говорят, совершенно