class="book">приятном, умном лице сухощавого турка,

едва переступившего рубеж средних лет.

- Что этот стамбулец с искрящимися четками, - шепнул Папуна Ростому, -

рассматривает нас, словно канатоходцев.

Неужели по виду определил наш характер?

Ростом посмотрел на заулыбавшегося турка и тихо ответил:

- Красная феска с черной кистью на его башке - знак ученого, а таких

больше всего следует опасаться. И четки

прыгают в его пальцах, как раскаленные угольки.

- Я тоже сразу заметил, что он слишком любопытен, - отозвался Элизбар.

- Может, следит за нами?

Толпа заволновалась, кое-кто пытался прорваться вперед. Щелкнула плеть.

Осадив скакуна, меченосец султана приложил руку ко лбу и сердцу и

передал Георгию Саакадзе султанский ярлык.

Приложил и Моурави руку ко лбу и сердцу. Оставаясь холодным, он, блеснув знанием

языка османов, почтительно зачитал

милостивое повеление падишаха, не сомневаясь, что об этом тотчас будет передано

Мураду, властелину империи. И еще

знал он, что здесь, как и в Иране, не только люди, но и камни имеют жало. Лесть

в Стамбуле была так же необходима, как

воздух, притворство оценивалось наравне с золотом. И только кровь не стоила

ничего.

В витиеватых выражениях в ярлыке указывалось, что Моурав-беку и всем

прибывшим с ним отведен Мозаичный

дворец вблизи площади Баязида. "Да будет небо Стамбула грузинам надежным шлемом

от непогод, а "сундук щедрот"

"падишаха вселенной" не имеет дна".

Меченосец подал знак, и к Саакадзе подвели аргамака в большом наряде,

лучшего в султанской конюшне.

"Жизнь в замкнутом круге", - подумал Георгий, припомнив квадратный двор

в Давлет-ханэ, а над ним жгучее

исфаханское небо. Тогда он, молодой свитский азнаур, властной рукой покорил коня

эмира. Сейчас ему предстояло обуздать

судьбу и направить по дороге возмездия.

И, словно силясь отогнать воспоминания, Саакадзе вскинул руку и без

стремян вскочил на горячившегося

аргамака, вызвав восторженные возгласы османов, не знающих переходов между

восхищением и ненавистью.

Старый Омар, верный слуга Хорешани, вел под уздцы Джамбаза. Осторожно

перебирая ногами, словно не доверяя

чужой земле, конь удивленно косил глазом на Саакадзе и вдруг заржал, забил

копытами, дернулся вправо, влево и сердито

мотнул головой, что могло означать: "Как! С такой легкостью вскочить на

незнакомого ветреного скакуна и даже не

послать ему, Джамбазу, приветствие?!" Эрасти сочувственно вздохнул. Но

предаваться огорчению было некогда.

Показался кызлар-агаси, начальник евнухов-негров. На плоском лице его,

похожем на стертый кусок угля, блестели

белки глаз, большие мясистые уши слегка оттопырились, ловя слова, как сачки -

бабочек. Роскошь красного одеяния,

отороченного мехом, и золотистые переливы мягкой обуви еще больше подчеркивали

свирепость его облика, а

ослепительно белый колпак напоминал, что он страж целомудрия и постоянства.

Кызлар-агаси властно дотронулся до перстня. Восемь балтаджи в розовых

головных уборах, стянутых медными

обручами, привычно ловко опустили позолоченные носилки. Откинулся изумрудный

полог, вышли две стройные турчанки

в дымчатых чадрах и преподнесли подарок султанши: яшмаки - дорогие покрывала для

женщин. Русудан обменялась с

Хорешани понимающим взглядом и первая набросила на голову яшмак. Сквозь

серебристую сетку ей показалось, что все

окружающее ее в этом незнакомом мире заколебалось в изменчивой игре светотени.

Процессия безмолвно двигалась к площади Баязида, где пол-орты янычар,

олицетворяя могущество султана, дали

залп из двухсот пятидесяти мушкетов. Какие-то голубоватые птицы с шумом

поднялись с платанов и взвились ввысь.

От неожиданности кони вздыбились. Джамбаз пронзительно заржал и тряхнуп

головой; со звоном упал

серебряный абасси, сорвавшийся с мониста, украсившего шею коня в Исфахане. Омар

торопливо поднял монету и завернул

в платок, решив прибить ее на пороге опочивальни Саакадзе, дабы счастье

сопутствовало ему на новых, неведомых путях.

Четыре трона, осыпанные драгоценными камнями, были отбиты у персов. Но

султан Мурад мечтал о пятом, на

котором восседал шах Аббас. Тревога не оставляла султана даже в Серале, мешая

познавать сладость бытия. Одалиски, в

глазах которых затаилась синь Адриатики, грозы Черкесии и зной Египта, не в

силах были развеять мрачные мысли,

обуревавшие Мурада. В мраморной бане наложницы погружали султана в душистую

мыльную пену, давившую его, как

глыба; он кряхтел и наказывал красавиц плетьми.

Еще четверть века назад Турция являлась самым воинственным

государством, подчинившим себе все страны

Черного моря. Франки и иранцы, арабы и венецианцы, поляки и австрийцы испытывали

невольный трепет перед империей

османов. Но - эйвах!.. - топор времени стал незримо подрубать столп, увенчанный

полумесяцем. Еще устойчив шариат и все

порожденное им. Система, полученная в наследство от сельджуков, доведенная

первыми султанами до предельной

четкости, и сейчас продолжает служить Мураду IV. Что могла противопоставить

дряхлая Византия энергии турок-османов?

Громыхание золотого щита с мнимо могучим двуглавым орлом? Но этот орел перелетел

на башни крепости царя Московии

и оттуда грозит черным клювом. Русские казаки дерзки. Основной враг - в самом

сердце Турции, он неуловим и страшен,

изо дня в день он подтачивает подножие трона "падишаха вселенной". Благополучие

Турции в завоеваниях. Новые земли

нужны империи, как свежее мясо - тигру. Но сытый тигр - плохой воин.

Завоеватель-паша ленив, он