сопротивляясь свирепой стихии. И внезапно не стало неба,

прокатились подземные гулы, готовые вот-

вот вырваться из раскаленных глубин и разметать Бенари. И это буйство воздуха и

огня усилило чувство беспокойства,

охватившее старого князя, ибо он твердо верил, что на отуреченной земле, где

нашел приют маленький Дато, в едином

союзе действуют все нечистые силы.

"Почему медлят? Почему?" - встречал Газнели каждое утро тревожным

вопросом. Ведь решено увезти его внука,

надежду рода, в Абхазети. Но утро оставалось глухим и бесстрастно тащило за

собой влажный плащ тумана, окутывая им

продрогшие леса на угрюмых склонах.

Газнели прикладывал ко лбу, покрытому испариной, шелковый платок и в

смятении закрывал узкое окно, за резьбу

которого цеплялись серые пряди тумана. Шагая по пустынным каменным переходам,

князь не переставал ужасаться: как

мог сам он так беспечно пребывать в Тбилиси, в этой пасти дракона?

Теребя свисающие седые усы, он старался унять дрожь и то нервно снимал,

то вновь надевал на пальцы перстни с

зловеще мерцающими рубинами, то вдруг сурово останавливался перед Хорешани и

вслух продолжал свои мысли:

- А разве здесь, под крылом ястреба, именуемого Сафар-пашой, более

безопасно? Каждый день, как горячий уголь

в мангале, опасен. Мир рушится, боги беспомощны, а глупцы блаженны - ничего не

замечают!

- Конечно, в том царстве, где властвует зеленый черт, где, обняв ведьм,

под звон тимпанов пляшут козлы, веселее, -

вздыхала Хорешани и все-таки мягко настаивала: - Подождем, пока из

Константинополя вернется Дато, ведь воздух

насыщен тревогой, и, увы, неизвестно, когда еще удастся ему повидать сына. Пусть

полюбуется и убедится, что маленький

Дато растет таким же беспутным, каким вырос большой.

Хмурился, сопел Газнели, но приходилось покоряться.

Внезапно, к удивлению садовника, князь перенес свои утренние прогулки в

конюшенный двор. Прохаживаясь

вдоль стен, он прислушивался к шуму, доносившемуся из конюшни: ему ли не знать,

к чему ведет перемена в поведении

коней! Разве жеребцы не похожи на своих хозяев? В обычное время они спокойно

жуют, вкусно хрустя ячменем, фыркают

при чистке, с удовольствием купаются в реке, косятся на соперников и горделиво

вскидывают головы при встрече с

кобылицами. Но вот старший конюх начинает озабоченно осматривать подковы.

Повеяло грозой. Вмиг кони, навострив

уши, задергают ноздрями, обнюхивая воздух, нетерпеливо забьют копытами, заржут

так, что эхо в горах отзовется, и,

встряхнув гривой, начнут рваться из конюшни, будто оса ужалила их. Тогда

наверняка можно определить: хозяин снял со

стены щит и опоясывается мечом.

И разве князь не был прав?

Сначала в полном испуге прискакал какой-то посланец, потом Моурави

озабоченно послал куда-то своих гонцов - и

началось!.. Даже щиты уже были сняты со стен. Но на рассвете, как ветер с высот,

нагрянул Бежан с двумя монастырскими

дружинниками. Конюх, сдвинув брови, ворчал, расседлывая взмыленных коней:

"Добротные скакуны! Но не следует

божьему человеку так безбожно их загонять. Видно, по ласке матери соскучился,

близких повидать захотел... Э-эх!.."

Но нет, не ради материнской ласки, не ради встречи с близкими проделал

опасный путь отважный монах Бежан,

сын Георгия Саакадзе.

Не успели смолкнуть приветствия, не успели застольники опорожнить чаши

с вином, как Бежан нетерпеливо

попросил отца уделить ему внимание. Оказывается, прогулка по саду не

способствует серьезной беседе - шипы помехой, и

охотничий зал тоже - чучела птиц мешают. Раскатисто захохотал Саакадзе и по

каменной лесенке направился в свою

башенку. Бежан, войдя следом, поспешно затворил на задвижку кованую дверь и,

волнуясь, зашагал от ниши до тахты.

"Совсем как я", - с усмешкой подумал Саакадзе и умышленно не нарушал

молчание.

- Отец, - не выдержав, заговорил Бежан, - неужто ты по моей тревоге не

догадываешься, о чем хочу поговорить с

тобой?

- Знай, мой мальчик: если бы и догадывался, продолжал бы молчать.

Персидская мудрость поучает: "Кто первый

заговорит, тот уже проиграл".

- Но, отец, разве грузинская мудрость не возвышеннее: "Блажен утоляющий

жажду ближнего".

- Грузинская? Нет, это общецерковная "мудрость". А елейность, как тебе

известно, мне всегда была чужда. Но если

"ближний" - Бежан - жаждет грузинской мудрости, могу утолить: "Не доверяй

овечьей шкуре, под ней нередко укрывается

волк". Впрочем, оставим словесный турнир до более спокойного часа. Значит,

Кватахеви в опасности?

- Ты угадал, отец! Мы ждем нападения Иса-хана, да испепелит неверного

огонь сатаны! За помощью к тебе.

- За помощью? А разве сейчас я сильнее церкови? Почему не повернул коня

к католикосу?

- Великий Моурави сейчас сильнее всех, даже сильнее Метехи, даже алчных

ханов, даже...

- Со святым отцом уговорились? Церковь не должна вмешиваться?

- Ты угадал, отец! Может, хан предлога ищет, чтоб напасть на монастыри

и разорить храмы. Не следует давать

разъяренному Иса-хану повода к грабежу.

- Выходит, гнев Иса-хана на меня решили отвести?

- И близко не посмеет приблизиться сатана, узнав, что святая обитель

под покровительством меча Непобедимого! -

Бежан порывисто открыл дверь, проверил, не подслушивает ли кто, и прихлопнул

окно. - Да ниспошлет тебе господь наш...

- Говори со мною как с Георгием Саакадзе, - резко прервал Моурави.

- Вспомни, отец, ведь шах Аббас ополчился на игумена Трифилия за помощь

тебе в Марткобской битве. Иса-хан

выполняет повеление грозного шаха, стремясь