возможностей видеться тоже. А может быть, взять Ирину в «Спортивные просторы»? Он ведь будет обновлять редакцию и наверняка уведет кого-то из газеты. Пять ли, шесть ли человек, кто заметит? «Да нет,— признавался он сам себе,— вот уж это заметят, нечего себя обманывать».

Он понимал, что теперь еще реже будет видеться с Ириной, и ему становилось тоскливо. Конечно, в газете их встречи были случайны, мимолетны, на людях, но все же...

Все же, когда он видел ее, загорелую, крепко сбитую, в ее неизменных джинсах, веселую, сердитую, всегда чем-нибудь увлеченную, у него становилось тепло на сердце. Он начинал энергичней работать, у него словно прибавлялось сил.

Позвонит ли она ему в Инсбрук, когда будет дежурить? Он просил ее об этом, хотя прекрасно понимал, что разговора никакого не получится — она ведь не одна в олимпийской группе, да и он не один в своем отеле или пресс-центре («Интересно, как здесь будет со связью?»—• мелькнула профессиональная мысль).

Люся, та позвонит. Она вспомнит про какую-нибудь кофточку, уточнит размер сапожек, еще чего-нибудь...

Луговой нахмурился.

Из багажных недр на транспортер медленно выполз его черный «удав». Он подождал, пока чемодан поравняется с ним, легко подхватил его и направился к таможенному столу.

Взглянув на олимпийские ярлыки, украшавшие чемодан, таможенник поприветствовал Лугового улыбкой, быстрым движением начертал на «удаве» меловой крестик, словно Зорро свой знак на лбу врага, и махнул рукой — «проходите!».

Луговой вышел в холл.

Здесь царили шум и суета. Во всех направлениях сновали люди, катящие тележки с багажом, работники аэропорта, элегантные высокие стюардессы, встречающие с букетами цветов, пытающиеся разглядеть в толпе прибывших родственников и друзей. Где-то вспыхивали блицы фотокорреспондентов, охотящихся за знаменитостями, вопил в мегафон представитель туристского агентства, словно клуха цыплят созывающий своих подопечных, разбежавшихся по залу.

Советские туристы-журналисты вышли к подъезду. Переводчик, тонкошеий кадыкастый юноша в очках, что-то оживленно толковал руководителю группы, показывая в сторону огромного автобуса, стоявшего в сотне метров.

По каким-то причинам автобус не мог приблизиться, и все двинулись к нему. Журналисты не ворчали, они ко всему привыкли, они прибыли на Олимпийские игры, были счастливы и веселы, а тяжелые чемоданы, фотоаппараты, сумки, ожидания, задержки, сто метров до автобуса — это все пустяки, мелкие неудобства великой профессии.

Наконец разместились. Автобус был великолепен. Огромный, с мягкими откидывающимися креслами, с кондиционером (не очень нужным зимой), с (извините) туалетом... Слышалась тихая музыка — вальс Штрауса (в конце концов, они были в Австрии). Сквозь огромные чистые стекла можно было видеть все вокруг, словно едешь на открытой платформе.

Автобус, видно, немало колесил по свету — об этом свидетельствовали бесчисленные яркие наклейки с эмблемами едва ли не всех городов Европы и даже, это вызвало оживленные комментарии, штата Калифорния. Словно бахрома занавески, ветровое стекло водителя окаймляли разноцветные вымпелы, к которым тут же прибавился красный флажок. Водитель, румяный, курчавый, могучий, радостно улыбаясь, торжественно произнес по-русски: «Добро пожаловать в Австрию!» — и вопросительно уставился на журналистов, ожидая реакции. Реакция последовала немедленно — журналисты зааплодировали, закричали, и водитель, довольный и смеющийся, водрузился на свое место за гигантским рулем.

Луговому досталось место в третьем ряду.

Он бросил взгляд в окно. Кругом царило оживление не меньшее, чем в аэропорту, с той разницей, что здесь суетились и толпились машины. Огромные сверкающие автобусы, деловитые такси, автомобили всех классов и марок — от могучих, роскошных «кадиллаков» и «ситроенов» до крохотных, крытых брезентом «рено». Были здесь и обычные в любой европейской стране «фиаты», гоночные «феррари», даже японская «тойота» с правосторонним управлением. Луговой обратил внимание на приземистый серый «ситроен», напоминавший широким округлым радиатором и 'громадными выпученными фарами гигантскую лягушку. Над ветровым стеклом крепилась надпись: «Пресса. „Спринт"». Это было название одной из крупнейших в мире спортивных газет. А садившийся в машину высокий, атлетического вида мужчина без шапки — наверняка один из прибывших на Игры ее корреспондентов.

Мужчина сначала бережно и долго укладывал на заднее сиденье сумки с фотоаппаратурой, чудовищный телеобъектив в футляре, еле поместившийся в машине, и лишь потом небрежно закинул в багажник дорогие кожаные чемоданы. В какой-то момент он бегло взглянул на автобус и встретился глазами с Луговым. Вряд ли могли они предполагать в эту минуту, как пересекутся их судьбы, какие встречи ждут их впереди, какую роль сыграет каждый в жизни другого. Наконец, мужчина уселся за руль, попрощался кивком головы с человеком в ливрее и каскетке, видимо пригнавшим машину шофером, и включил мотор.

Мягко и бесшумно «ситроен» тронулся с места и, мгновенно набрав скорость, исчез за поворотом, окутанный белым паром.

Музыка в автобусе неожиданно смолкла, и раздался голос переводчика. Одновременно автобус тронулся с места.

— В самом начале,— говорил переводчик,— я хочу вас всех благодарить, что вы приехали, и от имени нашего агентства пожелать добро пожелать... то есть пожаловать. В нашу программу включена осмотр Вены, столицы Австрии, но до этого осмотр зимней Олимпиады Инсбрук... в Инсбрук. Мы туда поезжаем на автобус, и я буду вам по дороге все рассказать. Сейчас мы выехали на автостраду...

Луговой не слушал.

Он унесся мыслями далеко...

К Москве, без которой всегда скучал, в какие бы интересные новые края ни попадал, которую любил, всю, до самых некрасивых, патриархальных ее уголков, без которой не мог представить свое существование, к опостылевшему своему дому, куда так тяжело стало теперь возвращаться, к своей дочери, из-за которой страдал, стремясь что-то сделать, чтоб хоть она не мучилась, и, не умея сделать ничего, к Ирине, одним только тем, что она есть, помогавшей ему все переносить, все выдерживать, радоваться жизни, находить в ней новый смысл, черпать новые силы...

И в который раз давал себе слово разрубить наконец этот узел, решительно поговорить с Люсей и уйти к Ирине. Что он, первый, что ли? Не первый и наверняка не последний. Существуют же, черт возьми, разводы! Записаны в законе. Да, да! Все по закону, в соответствии с существующими правилами! Господи, какая чепуха! — тут же возражал он сам себе. Как будто, когда люди