тьму-тьмущую, да только рыбу склевали птицы, а господин Петерман подстрелил птиц.

— Худо дело, Кнут! У нас на обед, кроме двух салак, четырех картофелин да пол ломтя ржаного хлеба, ничегошеньки нет!

— Что поделаешь, бабушка! Ешьте вы, а я нынче зван на обед в Осу и спрячу для вас ломтик сыра в кармане.

— Не ходи ближним путем через Киикальский лес, Кнут: там живут эльфы да три волшебных короля: Горный король, Снежный король и Лесной король. Иди лучше по дороге вдоль берега; там надежнее, только берегись русалки!

— Берегом идти больно далеко, бабушка, а я со вчерашнего обеда ничего не ел!

— Ну ступай тогда, как хочешь, да только не думай об еде, не вводи себя в искушение.

— Не буду, бабушка, я стану думать о следующем домашнем экзамене^[3].

Кнут шел, думая о домашнем экзамене, но, когда поравнялся с окольной дорогой, решил: «Ясное дело, я же не дурак, чтобы на пустой желудок вместо одной мили — две топать». И вот свернул он с прибрежной тропы на лесную и надумал, идя через лес, себе самому мысленно вопросы по Катехизису задавать. Но не прошел он и нескольких шагов, как увидел маленького тощего старичка, что тянул за собой тележку, груженную двенадцатью железными брусьями.

— Добрый день, Кнут-Дударь, — молвил старичок. — Отчего ты нынче так с лица спал?

— А как мне с лица не спасть, коли я со вчерашнего обеда ничего, кроме Катехизиса, не ел? А откуда ты мое прозвище узнал?

— Я все прозвища знаю, — ответил старичок.

— Помочь вам? — спросил Кнут. — Вы задыхаетесь, груз-то больно тяжел!

— Помоги, коли хочешь, Кнут-Дударь!

Кнут помог тащить тележку, и вскоре подошли они к высокой горе в лесу.

— Здесь я и живу, — сказал старичок. — Входи, и я угощу тебя чем-то вкусным за то, что ты помог мне груз дотащить.

Старик вошел в гору, а пустой желудок Кнута подсказал ему:

— Следуй за ним!

Кнут последовал за старичком, и вскоре оказались они в подземном дворце большущем-пребольшущем. Все там сверкало золотом, серебром и благородными драгоценными камнями.

— Вы здесь живете? — удивился Кнут.

— Мне ли не жить здесь, это — мой дворец, — молвил старичок. — Я ведь Горный король, а завтра справляю свадьбу дочери. Весь мой народец так занят, так торопится, что мне самому пришлось тащить себе съестное с Утеса Железных Брусьев.

— Но вы же на тележке тащили железо, а не съестное!

— Железные брусья, мой мальчик, железные брусья, да еще самые что ни на есть лучшие. Они повкуснее, чем простая железная руда. Железные брусья — самое любимое мое блюдо, особливо раскаленные добела. А ты ел их когда-нибудь?

— Нет, — ответил Кнут, — не припомню, чтоб я их ел.

— Тогда попробуешь нечто несказанно вкусное. Гляди, сейчас я кладу два бруса в пылающую печь, через три минуты они поджарятся и раскалятся добела; полезай тогда в печь и съешь кусочек, пока брусья не остыли.

— Большое спасибо: угостите меня лучше караваем ржаного хлеба с маслом и свежей простоквашей.

— Смотри-ка, не понимает он, что это вкусно! Давай-ка быстренько в печь, железо раскалилось!

— Разве? Да, твоя правда, уж больно оно горячее. Нет уж, никуда я не полезу!

— Что еще за болтовня! В печи как раз температура, будто в горнице, — пробормотал старик и хотел силой запихнуть Кнута в горящую печь.

Но не тут то было. Тем, кто не заставил себя ждать, и был как раз Кнут. Он помчался со всех ног, и ему посчастливилось найти выход из дворца.

Вскоре он вновь очутился на лесной дороге.

«Бабушка правду говорила, — подумал Кнут. — Лучше буду задавать себе вопросы по Катехизису».

Пока Кнут раздумывал над трудными вопросами: «Что это значит?», он начал замерзать. А вскоре стало ясно, почему ему так холодно. Перед ним в самый разгар лета возвышалась снежная гора.

«Ну и чудо! — подумал Кнут. — Где бы раздобыть хоть немного горячей еды?»

С этими мыслями об еде ступил он в снег и вдруг — плюх — провалившись в глубокую яму, оказался в чудеснейшем дворце из сверкающего льда. Там сияли звезды и светил месяц, все залы были разукрашены зеркалами изо льда, а все полы усеяны бриллиантами из инея. Неуклюжие снежные старикашки-снеговики катались, лежа на животе, по полу. И только один стоял прямой, как статуя, на ногах. То был высоченный застывший великан с ледяными сосульками в бороде, в ночной рубахе из обледенелой бумаги и в башмаках из замерзшего ягодного сока.

— Гляньте-ка, Кнут-Дударь, — молвил великан. — Ну, здравствуй, а отчего ты нынче так с лица спал?

— А как мне с лица не спасть, коли я со вчерашнего обеда, кроме раскаленных добела железных брусьев, ничего не ел, — ответил, стуча зубами от холода, Кнут-Дударь.

— Больно ты горяч, отрок, больно горяч! — воскликнул великан. — Я — Снежный король и учу уму-разуму всех своих подданных, превращаю их в глыбы льда; хочу и тебя превратить в ледяную глыбу. Эй, Оберснег-гофмейстер, окуни мальчонку семь раз в ледяную воду, подвесь его на сучок, пусть замерзает!

— Нет, погоди немного! — попросил Кнут. — Угости меня лучше кружкой подогретого пива с молоком, ведь я уж и так сплошная ледяная глыба!

— Оберснег-гофмейстер, угости его куском замерзшего ртутного серебра да кружкой лихорадки с ознобом, прежде чем окунуть его в ледяную воду! — приказал великан.

Кнут хотел было снова со всех ног броситься прочь, но было уже слишком поздно. Оберснег-гофмейстер схватил его за шиворот, и тут Кнуту настал бы конец, не ухитрись он вытащить камышовую дудочку. Другого средства спастись, кроме как подудеть в дудочку, Кнут не знал. И на этот раз она весело заиграла: «Пю-ю, пю-ю! Ха-ха-ха-ха-а!» И тут же физиономию высоченного великана исказила гримаса, долженствующая изображать бодрость и веселье. Но на самом деле то была гримаса ярости из-за нежданно овладевшего им приступа смеха. Снежный король начал хохотать; да, он хохотал так, что ледяные сосульки посыпались с его волос и бороды, колени подкосились и, в конце концов, голова упала с его плеч и разбилась на куски. Все старикашки-снеговики упали и тоже разбились, Оберснег-гофмейстер рухнул, осел и превратился в слякоть, зеркала треснули и, превратившись в мелкие крошки льда, рассыпались вдребезги, а вся снежная гора — обернулась ненастной погодой. Сам Кнут дико хохотал, да так, что с трудом сжимал губы, чтобы дудочка не выпала изо рта, и дудел. В разгар ненастья и разыгравшейся вьюги он вдруг заметил, что снова идет по лесной дороге, а снег, превратившись в бурные ручьи, утекал, и снова настало жаркое лето.

«Буду-ка я