* * *
Ты просишь с тобой посекретничать?
Приходишь средь ясного дня?
Учти, я не буду кокетничать,
Когда ты обнимешь меня.
Ты думаешь, видно, — раз женщина,
То женщину можно понять!
А женщину нужно разжечь еще,
Разжечь — и тихонько обнять.
Имеют значенье условности,
Но знак подают небеса.
Ты видишь — твердят о готовности
Мои голубые глаза.
Мои золотистые, карие…
Зеленых угодно ль душе?
Вот тренькаю тут на гитаре я,
А можно обняться уже…
* * *
О тебе ни строка не пропета пока.
Не пропета еще, не пропета,
Оттого что примерзла моя рука
Там, у невского парапета.
Я с тебя одного не спросила пока.
С прочих, знаешь, как строго спрошу-то…
Оттого что запуталась страшно рука
Между стропами парашюта.
И одною примерзшей своею рукой
И другою, прикрученной туго,
Я держу тебя крепко, мой дорогой,
Как и надо держать друг друга.
* * *
Я звоню тебе из Невинграда
Сообщить, что я еще жива.
В Невинграде — все, что сердцу надо:
И невиноватость, и Нева.
И моя премьерная простуда,
И моей гримерной суета.
Мне никто не позвонит — оттуда,
Если я не позвоню — туда.
Я себя сегодня постращаю,
Теплый диск покруче раскручу.
В Невинграде я тебя прощаю,
А в Москве, должно быть, не прощу.
Я звоню тебе сюжета ради…
Я жива, и тема не нова.
…В Невинграде всё как в Ленинграде —
И невиноватость, и Нева.
* * *
Она над водой клубами.
Она по воде кругами.
Но я знала тех, кто руками
Ее доставал со дна.
Любая любовь, любая.
Любая любовь, любая.
Любая любовь, любая —
И только она одна.
Немилосердно скупая.
Немо-глухо-слепая.
Кровавая, голубая,
Холодная, как луна.
Любая любовь, любая.
Любая любовь, любая.
Любая любовь, любая —
Учу ее имена.
И верю в нее, как в рифму.
И верю в нее, как в бритву.
Как верят в Будду и Кришну
И в старые письмена.
Любая любовь, любая.
Любая любовь, любая.
Любая любовь, любая —
И только она одна.
* * *
Сколько среди людей ни живи,
каждый царь или бог.
Но воспоминанье о старой любви
всех застаёт врасплох.
И открывается пыльный том,
и ты не веришь глазам,
а там — засушенный бледный бутон,
а был пурпурный розан.
Как он кончики пальцев колол,
светился весь изнутри!.
Как нож из ножен, из книги на стол
он выпорхнул — посмотри.
Там пепел, пепел из лепестков —
так собирай скорей.
Как много на свете тайных богов,
как много явных царей.
Но и небожителей, — да, увы! —
Будь то царь или бог,
воспоминанье о старой любви
всегда застает врасплох.
* * *
Как же я забыла любовь, рот-фронт,
Вишня запечатана в шоколад?
Как же я любила тебя, рот в рот.
А теперь целуемся невпопад.
Был же лепесток, был невинный фрукт,
А теперь засахарен — стал цукат.
Вот тебе итог — беспричинный труд,
А не то чтоб мед или слет цикад…
Как же я забыла быть начеку,
И уменье ждать, и взнуздать детей.
А могла б ладонью укрыть щеку
И построить сон хоть из трех частей.
А кровать кровила, никто не спас.
Будто каравелла, пошла на дно.
Я простила сердцу не первый спазм —
Это было больно, да все равно.
Да, во рту горчило, но с той поры
Горло научилось — печет фарфор.
Падал наутилус в тартарары —
Сердце отключилось на счет «файф-фор»…
Так я и забыла любовь, рот-фронт.
Вишня запечатана в шоколад.
А ведь я любила тебя рот в рот,
А теперь целуемся невпопад.
* * *
Такая печаль у меня на груди,
Что надо тебе полюбить меня снова.
Я больше не буду дика и сурова.
Я буду как люди! Вся жизнь впереди.
Ее ль убаюкать, самой ли уснуть?
Такое не носят московские леди.
Такое, как камень с прожилками меди —
К ней страшно притронуться, больно взглянуть.
Такую печаль на груди я ношу,
Как вырвали сердце, а вшить позабыли.
Но те, кто калечил, меня не любили,
А ты — полюби меня, очень прошу.
Такая печать у меня на груди,
Что надо тебе полюбить меня снова.
Я больше не буду дика и сурова.
Я буду как люди! Вся жизнь впереди.
Никаких особых мечт не было
