- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (102) »
опоздал! — И побежал в прихожую.
Пудю Ребик всего заслюнявил, он был мокрый и взъерошенный, и как раз поперек живота туго перехватил его папа шнурком. Он висел вниз головой, потому что видно было сверху перехват хвостика, который я там намотал из ниток. Если б отец тогда хорошенько разглядел, так увидал бы все и догадался бы, что все это не без нас. Да и теперь все равно могут увидеть. Как станут важному назад отсылать хвостик, начнут его чистить — вдруг нитки. Откуда нитки? А уж Ребика все равно побили…
Я сказал Таньке, чтобы украла у мамы маленькие ногтяные ножнички, улучил время, влез на подоконник и тихонько ножничками обрезал нитки. Все-таки осталось вроде шейки, и я распушил там шерсть, чтоб ничего не было заметно.
Ребик подвывал, подрагивал и все лизал задние лапы. Мы с Танькой сели к нему на пол и все его ласкали. Танька приговаривает:
— Ребинька, миленький, били тебя! Бедная моя собака! — Стала реветь. И я потом заревел.
— Отдадут, — говорю, — собачникам. Папа сказал, что отдаст. На живодерню.
И представилось, как придет собачник, накинет Ребичке петлю на шею и потянет. Как ни упирайся, все равно потянет. А потом так, на петле, с размаху — брык в фургон со всей силы. А там на живодерне будут резать. Для чего-то там живых режут, мне говорили.
Потом мы у Фроськи выпросили мяса, — Танька под юбкой мимо мамы пронесла, — и скормили Ребику. А зачем ему есть? Ведь так только, все равно на живодерню.
И мы с Танькой говорили:
— Мы за тебя просить будем, мы на коленки станем и будем плакать, чтоб папа не отдавал.
И это все потому, что Танька выдумала к Варьке подложить Пудю. А Варькина кровать стояла на полу, в углу, на бумажном коврике. Вот Ребик и нанюхал Пудю.
Принесли мы ему пить. Он лакнул два раза и бросил. Танька заревела:
— Он чует, чует!
А я стал ей про живодерню рассказывать. Я сам не знал, а так прямо говорю:
— Двое держат, а один режет. — И показал на Ребике рукой, как режут.
Танька залилась.
— Я скажу, я скажу, что мы!.. Скажем… Хоть на коленки станем, а скажем.
И все ревет, ревет… Я сказал:
— Скажем, скажем. Только чтоб Ребика не отдавали. Не дадим.
И мы так схватились за Ребика, что он взвизгнул.
А время обеда приближалось, и вот уж скоро должен прийти папа со службы. Мама вернулась из города с покупками.
— Не сидите на грязном полу. И не возитесь с собакой — блох напустит.
Мы встали и уселись на подоконнике над Ребичкой и все смотрели на дверь в прихожую. Решили, как папа придет, сейчас же просить, а то потом не выйдет. Таньку послали мыть заплаканную морду. Она скоро: раз-два, и сейчас же прибежала и села на место. Я тихонько гладил Ребика ногой, а Танька не доставала. На стол уже накрыли, свет зажгли и шторы спустили. Только на нашем окне оставили: на шнурке папа повесил Пудю, и никто не смел тронуть.
Позвонили. Мы знали, что папа. У меня сердце забилось. Я говорю Таньке: — Как войдет, сейчас же на пол, на колени, и будем говорить. Только вместе, смотри. А не я один. Говори: «Папа, прости Ребика, это мы сделали!» Пока я ее учил, уж слышу голоса в прихожей, очень веселые, и сейчас же входит важный, а за ним папа. Важный сделал шаг и стал улыбаться и кланяться. Мама к нему спешила навстречу. Я не знал, как же при важном — и вдруг на колени? И глянул на Таньку. Она моментально прыг с подоконника, и сразу бац на коленки, и сейчас же в пол головой, вот как старухи молятся. Я соскочил, но никак не мог стать на колени. Все глядят, папа брови поднял. Танька одним духом, скороговоркой: — Папа, прости Ребика, это мы сделали! И я тогда скорей сказал за ней: — Это мы сделали. Все подошли: — Что, что такое? А папа улыбается, будто не знает даже, в чем дело. Танька все на коленках и говорит скоро-скоро: — Папочка, миленький, Ребичка миленького, пожалуйста, миленький, миленького Ребичка… не надо резать… Папа взял ее под мышки: — Встань, встань, дурашка! А Танька уже ревет — страшная рева! — и говорит важному: — Это мы у вас хвостик оторвали, а не Ребик вовсе. Важный засмеялся и оглядывается себе за спину: — Разве у меня хвост был? Ну вот спасибо, если оторвали. — Да видите ли, в чем дело, — говорит папа, и все очень весело, как при гостях: — собака вдруг притаскивает вот это, — и показывает на Пудю. И стал рассказывать. Я говорю: — Это мы, мы! — Это они собаку выгораживают, — говорит мама. — Ах, милые! — говорит важный и наклонился к Таньке. Я говорю: — Вот ей-богу — мы! Я оторвал. Сам. Отец вдруг нахмурился и постучал пальцем по столу: — Зачем врешь и еще божишься? — Я даже хвостик ему устроил, я сейчас покажу. Я там нитками замотал. Сунулся к окну и назад: я вспомнил, что нитки я обрезал. Отец: — Покажи, покажи. Моментально! Важный тоже сделал серьезное лицо. Как хорошо было, все бы прошло. Теперь из-за ниток этих… — Яшка, — говорю я, — Яшка Рыжий видел, — и чуть не плачу. А папа крикнул: — Без всяких Яшек, пожалуйста! Достать! Моментально! — И показал пальцем на Пудю. Важный уже повернулся боком и стал смотреть на картину. Руки за спину. Я полез на окно и рвал и кусал зубами узел. А папа кричал: — Моментально! — и держал палец. Таньку мама уткнула в юбку, чтоб не ревела на весь дом. Я снял Пудю и подал папе. — Простите, — вдруг обернулся важный, — да от моей ли еще шубы? — И стал вертеть в пальцах Пудю. — Позвольте, это что же? Что тут за тесемочки? — Намордничек! — крикнула Танька из маминой юбки. — Ну вот и ладно! — крикнул важный, засмеялся и схватил Таньку под мышки и стал кружить по полу: — Тра-бам-бам! Трум-бум-бум! — Ну, давайте обедать, — сказала мама. Уж сколько тут реву было!.. — Отвяжи собаку, — сказал папа. Я отвязал Ребика. Папа взял кусок хлеба и бросил Ребику: — Пиль! Но Ребик отскочил, будто в него камнем кинули, поджал хвост и, согнувшись, побежал в кухню. — Умой поди свою физию, — сказала мама Таньке, и все сели обедать. Важный Пудю подарил нам, и он у нас долго жил. Я приделал ему ножки из спичек. А Яшке, когда мы играли в снежки, мы с Танькой набили за ворот снегу. Пусть знает!
Позвонили. Мы знали, что папа. У меня сердце забилось. Я говорю Таньке: — Как войдет, сейчас же на пол, на колени, и будем говорить. Только вместе, смотри. А не я один. Говори: «Папа, прости Ребика, это мы сделали!» Пока я ее учил, уж слышу голоса в прихожей, очень веселые, и сейчас же входит важный, а за ним папа. Важный сделал шаг и стал улыбаться и кланяться. Мама к нему спешила навстречу. Я не знал, как же при важном — и вдруг на колени? И глянул на Таньку. Она моментально прыг с подоконника, и сразу бац на коленки, и сейчас же в пол головой, вот как старухи молятся. Я соскочил, но никак не мог стать на колени. Все глядят, папа брови поднял. Танька одним духом, скороговоркой: — Папа, прости Ребика, это мы сделали! И я тогда скорей сказал за ней: — Это мы сделали. Все подошли: — Что, что такое? А папа улыбается, будто не знает даже, в чем дело. Танька все на коленках и говорит скоро-скоро: — Папочка, миленький, Ребичка миленького, пожалуйста, миленький, миленького Ребичка… не надо резать… Папа взял ее под мышки: — Встань, встань, дурашка! А Танька уже ревет — страшная рева! — и говорит важному: — Это мы у вас хвостик оторвали, а не Ребик вовсе. Важный засмеялся и оглядывается себе за спину: — Разве у меня хвост был? Ну вот спасибо, если оторвали. — Да видите ли, в чем дело, — говорит папа, и все очень весело, как при гостях: — собака вдруг притаскивает вот это, — и показывает на Пудю. И стал рассказывать. Я говорю: — Это мы, мы! — Это они собаку выгораживают, — говорит мама. — Ах, милые! — говорит важный и наклонился к Таньке. Я говорю: — Вот ей-богу — мы! Я оторвал. Сам. Отец вдруг нахмурился и постучал пальцем по столу: — Зачем врешь и еще божишься? — Я даже хвостик ему устроил, я сейчас покажу. Я там нитками замотал. Сунулся к окну и назад: я вспомнил, что нитки я обрезал. Отец: — Покажи, покажи. Моментально! Важный тоже сделал серьезное лицо. Как хорошо было, все бы прошло. Теперь из-за ниток этих… — Яшка, — говорю я, — Яшка Рыжий видел, — и чуть не плачу. А папа крикнул: — Без всяких Яшек, пожалуйста! Достать! Моментально! — И показал пальцем на Пудю. Важный уже повернулся боком и стал смотреть на картину. Руки за спину. Я полез на окно и рвал и кусал зубами узел. А папа кричал: — Моментально! — и держал палец. Таньку мама уткнула в юбку, чтоб не ревела на весь дом. Я снял Пудю и подал папе. — Простите, — вдруг обернулся важный, — да от моей ли еще шубы? — И стал вертеть в пальцах Пудю. — Позвольте, это что же? Что тут за тесемочки? — Намордничек! — крикнула Танька из маминой юбки. — Ну вот и ладно! — крикнул важный, засмеялся и схватил Таньку под мышки и стал кружить по полу: — Тра-бам-бам! Трум-бум-бум! — Ну, давайте обедать, — сказала мама. Уж сколько тут реву было!.. — Отвяжи собаку, — сказал папа. Я отвязал Ребика. Папа взял кусок хлеба и бросил Ребику: — Пиль! Но Ребик отскочил, будто в него камнем кинули, поджал хвост и, согнувшись, побежал в кухню. — Умой поди свою физию, — сказала мама Таньке, и все сели обедать. Важный Пудю подарил нам, и он у нас долго жил. Я приделал ему ножки из спичек. А Яшке, когда мы играли в снежки, мы с Танькой набили за ворот снегу. Пусть знает!
Веселый купец
Жил-был моряк Антоний. У него был свой собственный двухмачтовый корабль. Антоний был итальянец, и корабль его ходил по всем морям. Корабли у других хозяев назывались важно. То «Святой Николай», то «Город Генуя» или «Король Филипп», а Антоний назвал свой корабль «Не Горюй». Бывало, нет в море ветру, стоит корабль. Всем досадно. Антоний глянет на паруса и скажет- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (102) »