предложил, и настоял. Но Омуль этого не знает. Омуль думает, что это я предложил. Шеф попросил, чтобы, для солидности, эту идею выдвинул я.

— И разрешение, за которым вы ездили, давал тоже ваш новый шеф?.. На арест Омуля…

— Увы, все зашло слишком далеко. Вчера он арестовал одного майора, чуть не пристрелил его… Так, но мы отвлеклись.

С неожиданным сейчас спокойствием, он оглядел свой стол.

— Ладно. Что случилось, то случилось. Не будет по–бабьи причитать, будем дело делать. Мир может рушиться, но долг превыше всего, не так ли? — Он посмотрел на Батыя. — Мы остановились на том, что у вас плохие сны, мой друг? Пересядьте–ка сюда…

Батый встал, но не шел к психологу. Стоял, как оглушенный…

— Ну–ну! Идите–ка ко мне сюда… Да, вот так. Постарайтесь не закрывать глаз от вот этого объектива, — психолог пододвинул к Батыю камеру на штативе. — А теперь берете вот эти рисунки, — он положил на стол стопку листов, на верхнем из которых виднелись пятна Роршаха, — и рассказываете, что здесь изобразил художник. Вот тут что?

— Ну–у… А это, — Батый бросил быстрый взгляд на треногу с камерой, — полиграф? По зрительным кодам доступа?

— Да, и очень хороший. Что вы видите? Будет лучше, для вашего же блага, чтобы вы не пытались угадать, какой ответ я от вас жду. Лучше честно говорите первое, что приходит вам в голову… Поймите, если есть какое–то отклонение, то на ранней стадии его еще можно остановить. Но если запустить… Вы понимаете?

— Да.

— Так что это?

Батый сглотнул.

— Ну же!

— Маленькие заводные марионетки… Путы тянутся к кукольнику. Их так много, что они словно рыболовная сеть, в узлах которой по марионетке…

— А это?

— Честно?..

— Естественно!

— То же самое… Только все марионетки смотрят на меня… Внимательно смотрят прямо на меня…

Батый подпрыгнул на стуле, когда дверь с грохотом распахнулась.

Несколько солдат втащили в кабинет Омуля.

Его руки и ноги были скованы наручниками, но Омуль яростно бился в чужих руках, как рыба в сети. Вопил с пеной у рта:

— …предатель и шпион! Он предатель и шпион, не меня вяжите, а его! Останавливать проект нельзя!

— Вот, взяли… Бросился на шефа, как бешеный…

— Господи, да вы же все… — причитал Омуль. — Вы все заражены… Кто–нибудь! Кто–нибудь, кто еще может видеть и слышать! Осторожнее! Они все! Все здесь заражены! Среднее слово! Жест–маркер и среднее слово! Осторожнее! Они тут…

Психолог неожиданно легко подскочил к нему и вколол шприц в плечо, прямо сквозь одежду.

— Нельзя останавливать проект… — пробормотал Омуль, но глаза уже затуманились. — Нельзя…

Он затих. Голова свесилась, изо рта сбегала ниточка слюны.

— Унесите и заприте в его каюте, — приказал психолог.

Я оглянулся на Батыя. Что–то он как–то подозрительно затих и подобрался. Я даже спиной почувствовал…

— Середина, — прошептал Батый, и глаза у него были дикие. — Жест–маркер, и середина…

Как зачарованный, он глядел на свежий плакат в углу кабинета.

— Двое! — приказал психолог. — Останьтесь пока на всякий случай… Со мной потом пойдете… Не дай бог, кто–то поверил в его бредни по радиосети. И ждет нас в коридоре с оружием…

Он развернулся к Батыю.

— Ах да! Мы ведь с вами еще не закончили? Ну–с, продолжим… На чем мы остановились?

— Проект будет остановлен… — пробормотал Батый, переведя осоловелый взгляд на психолога.

— Естественно. Вы же сами видите, какие трагичные побочные эффекты у наших исследований… Но вас сейчас должно волновать не это, а ваше собственное состояние. Скажите, что вам снилось сегодня?

Глаза Батыя расширились от ужаса.

— Только, прошу вас, — улыбнулся психолог, — как можно подробнее. Чем раньше и точнее диагностика, тем проще лечение. И, прошу вас, не лукавьте… Помните, это полиграф. Любая неискренность будет замечена, и сейчас будет истолкована не вашу пользу… Сами понимаете, сейчас мы не можем рисковать…

Он оглянулся на двоих солдат, проверяя, что они на месте, и снова поглядел на Батыя.

— Итак? Что же вам снилось?

Батый вдруг затравленно посмотрел на Лиса. Потом уставился на меня.

— Что с вами? — спросил психолог. — Надеюсь, ничего кровожадного в снах не было? Иногда сны выносят на поверхность наши сокровенные желания…

Батый вдруг пятится, вместе с креслом, до конца не встав, чуть не падая назад — но лишь бы прочь от психолога, прочь от нас с Лисом…

Вдруг вскочил и метнулся к двери, но я был проворнее. Для его же блага! Я выбросил ногу, и Батый растянулся прямо перед автоматчиками. Двое солдат тут же бросились на него, и психолог с новым шприцем…

Я вскинул руки:

— Не!… — я так махал руками, что случайно царапнул себя по виску, от волнения я чуть не заикался, слова путались: — У него срыв легкий только! Не стреляйте его! Осторожнее обязательно прошу! Так убить можно… Не надо его…

Но они просто держали его, Батый уже обмяк. Только в ужасе пучил на меня глаза, быстро мутнеющие.

— Боюсь, нам предстоит очень трудная работа с вашим другом, — прищурился психолог. — До конца расследования как минимум…

Он вздохнул.

Обвел комнату взглядом, как полководец поле битвы. Затем шагнул к шкафу и раскрыл створки. Внутри были две стопки крупных листов.

— Везде на место старых плакатов, — приказал он солдатам.

В одной стопке плакаты были на лиловой бумаге:

«Горьки ошибки и сопротивление на пути исследований, но не сломлено наше стремление!»

В другой на голубой:

«Ну а истина? Если ты остановишься, кто завершит наш путь познания?»

Выписка из истории болезни:

Руслан Белкин, палата психопатологии военного госпиталя.

Также откликается на «Батый». Спокойный, молчаливый, замкнутый. На попытки заговорить отрешенно усмехается. На просьбы что–нибудь нарисовать хмурится, затем рассеянно чертит бессмысленный набор слов, каждый раз новый, но один из вариантов навязчиво повторяется:

— -» — , скошенный оскал:

сон

он знает

не срыв! стреляйте обязательно! убить надо! — боюсь расследования

СОПРОТИВЛЕНИЕ СЛОМЛЕНО!

А ТЫ НАШ?