Сладкое Николай Иванович Трясогузкины письма

ДЯТЕЛ

Шёл я просекой^[1]. Вдруг слышу — стучит! На пути сухое дерево. Я к дереву — никого! Посмотрел наверх — дупло. А внизу, под деревом, свежие щепочки.

Дятел старается!

Только старается он не на дереве, а в дереве.

На дереве козырьком гриб-трухляк. Под грибом дупло, как слуховое оконце. Ударил я каблуком по дереву — в слуховое оконце высунулась носатая голова в красной тюбетейке.

— Здравствуй, помощник!

Люблю я дятлов. Дятлы поедают много разных вредных короедов, нам, лесникам, помогают сохранять лес. Увидел меня дятел, испугался и улетел.

Нелегко дятлу носом своим, как топором, вырубить в сухом дереве дупло для гнезда. А тут мешают ещё!

Я больше дятлу не мешал. Но покоя ему не было: то вихрь раскачивал дерево, то косой дождь заливал дупло. А однажды забралась в дупло лупоглазая белка-летяга. Дятел кричал, прыгал у дупла, а летяга спокойно смотрела на него из оконца под грибком большими птичьими глазами. И только когда я палкой стукнул по дереву, летяга выскочила и полетела, как кленовый лист, распластавшись в воздухе.

Каждый раз, шагая по просеке, я прислушивался: стучит ли? И слышал — стучит! Стук стал совсем глухой: видно, дятел долбил уже глубоко. А под деревом всё росла и росла кучка жёлтой посорки. И уже теперь, когда я стучал сапогом по дереву, дятел не улетал, а только выглядывал. Тюбетейка у него была засыпана трухой.

Как-то, проходя просекой, я увидел ястреба. Он промчал над самой моей головой и вдруг закружил вокруг дерева, шаркая крыльями по коре. А по дереву, спасаясь от ястреба, заметался мой дятел. Дятел — в дупло, ястребок — хвать! И, видно, цапнул! Полетели пёрышки. Я выстрелил в налётчика, и он упал. А дятел выпорхнул из дупла и прицепился на соседнее дерево. Он нахохлился и спрятал клюв в перья. Белые пёрышки на крыле покраснели от крови. Выживет ли?

Назавтра, шагая пр просеке, я ещё издали прислушался.

И слышу — стучит!

На радостях я так грохнул сапогом по дереву, что оно качнулось. В окошке под грибком показалась знакомая носатая голова в красной тюбетейке. Работяга весь был в древесной трухе. Он сердито покосился на меня одним глазом, качнул носом — будто чихнул. Видно, труха в ноздри набилась.

— Будь здоров! — крикнул я дятлу.

Дятел нырнул в дупло и застучал опять. Ему было не до шуток. Он спешил закончить своё гнездо.

Будет у меня летом целая семья помощников.

КАК КЛЕСТЫ ЗАСТАВИЛИ БЕЛОК ПО СНЕГУ ПРЫГАТЬ

Не очень-то любят белки по земле прыгать. Оставишь след — охотник с собакой и найдут! Па деревьях куда безопаснее. Со ствола — на сучок, с сучка на ветку. С берёзы — на сосну, с сосны — на ёлку.

Там почки погрызут, там шишки. Так и живут.

Ходит охотник с собакой по лесу, смотрит под ноги. Нет на снегу беличьих следов! А на еловых лапах следов не увидишь! На еловых лапах одни шишки да ещё клесты.

Красивые эти клесты! Самчики пурпурные, самочки жёлто-зелёные. А уж шишки шелушить великие мастера! Оторвёт клёст шишку клювом, прижмёт её лапкой и давай кривым носом чешуйки отгибать, семена вышелушивать. Отогнёт чешуйку, отогнёт вторую и бросит шишку. Шишек много, чего их жалеть! Улетят клесты — под ёлкой целая груда шишек остаётся… Охотники называют такие шишки клёстовой падалицей.

Идёт время. Клесты всё срывают да срывают с ёлок шишки. Совсем мало в лесу на елях шишек становится. Голодно белкам. Хочешь не хочешь, а приходится на землю спускаться да понизу ходить, клёстовую падалицу из-под снега выкапывать.

Ходит белка понизу — оставляет след. По следу — собака. За собакой — охотник.

— Спасибо клестам, — говорит охотник, — спустили белку на низ!

К весне из всех шишек на елях высыплются последние семена. Белкам теперь одно спасение падалица. В падалице все семена целы. Всю голодную весну подбирают и шелушат белки клёстовую падалицу. Теперь бы им клестам спасибо сказать, но белки не говорят. Не могут они забыть, как клесты заставили их зимой по снегу прыгать!

ВЕЖЛИВАЯ ГАЛКА

Много у меня среди диких птиц знакомых. Воробья одного знаю. Он весь белый — альбинос. Его сразу отличишь в воробьиной стайке: все серые, а он белый.

Сороку знаю. Эту я по нахальству отличаю. Зимой, бывало, люди за окно продукты вывешивают, так она сейчас же прилетит и всё растреплет.

А вот галку одну я приметил за её вежливость.

Была метель.

Ранней весной бывают сильные метели. Снежные вихри завиваются в воздухе, всё сверкает и несётся! Каменные дома похожи на скалы. Наверху буран, с крыш, как с гор, текут снежные водопады. Сосульки от ветра растут в разные стороны, как косматая борода деда-мороза.

А над карнизом, под крышей, есть укромное местечко. Там два кирпича из стены выпали. В этом углублении и устроилась моя галка. Чёрная вся, только на шейке серый воротничок. Галка грелась на солнце, да ещё и расклёвывала какой-то лакомый кусок. Уютное местечко!

Если бы этой галкой был я, я бы никому такое местечко не уступил.

И вдруг вижу — подлетает к моей большой галке другая, поменьше и цветом потусклее. Прыг-скок по карнизу. Круть-верть хвостом! Села напротив моей галки и смотрит.

Ветер её треплет — так перья и заламывает, так белой крупой и сечёт! Моя галка кусок свой схватила в клюв и прыг из углубления на карниз! Тёпленькое местечко чужой уступила!

А чужая галка хвать у моей кусок из клюва — и на её тёпленькое местечко. Лапкой чужой кусок прижала — клюёт. Вот бессовестная!

Моя галка на карнизе — под снегом, на ветру, без еды. Снег её сечёт, ветер перья заламывает. А она, дура, терпит! Не выгоняет маленькую.

«Наверное, — думаю, — чужая галка очень старая — вот ей место и уступают. А может, это всем известная и всеми уважаемая галка? Или, может, она маленькая, да. удаленькая — драчунья?» Ничего я тогда не понял.

А недавно вижу — обе галки, моя и чужая, сидят себе рядышком на старой печной трубе и у обеих в клювах прутики.

Эге, гнездо строят! Тут уж каждый поймёт.

И маленькая галка совсем не старая и не драчунья. Да и не чужая она. И, уж конечно, не всеми