закружилась, никогда не переносил морской болезни. Пришлось схватиться за лампочку, останавливая каскад теней. Тут же ругнулся и схватился обожженными пальцами за мочку уха.

— Ну вот, наконец-то… — глухо раздалось из сейфа.

Громко и тяжело вздохнув, словно взвалил на себя неподъемную ношу, Васильич обернулся. На красной потной роже блестят крупные капли пота, мутными шариками дрожат на выдающихся бесцветных бровях. Карие глаза с красными, усеянными сеткой лопнувших сосудов белками скорбно прилипли к помятым серебристым упаковкам в ладони. Толстые красные губы беззвучно пошевелились, словно шепча трогательные слова прощания каждой пилюле в отдельности.

— Ладно тебе, как с жизнью расстаешься… — хмыкнул я, сунул таблетки в нагрудный карман. Вот Вичка обрадуется! Особенно анальгину, бедняжка спать из-за головной боли не может. Впрочем, как и остальные девяносто процентов Гарнизона. — С кем идти-то?

Васильич злорадно ухмыльнулся и, не замечая, что нарушает свой же приказ, язвительно ответил:

— Капрал Джеймс Дэйсон и капрал Скэндел Джексон. Естественно, что теперь господа пиндосы — рядовые.

— С неграми уж точно не пойду! — вырвалось у меня. Я ощутил жестокое разочарование, когда понял — таблетки придется вернуть. Настроение стремительно испортилось, за что американцев я заочно возненавидел еще больше. Жаль анальгина, конечно, но с неграми я ни за что не уйду в рейд!

— С чего ты решил, что я тебя с неграми отправляю? — театрально вздернул бровь Васильич. Мутная капля пота тут же сорвалась, кляксой растеклась на грязной рубашке.

— Ну, дык, фамилия пиндосская — Джексон. Это ж обычная фамилия негров.

— Хрен тебе, теперь не спрыгнешь. Согласился уже! — молодым конем ржанул прапорщик. Потом успокоил: — Белые оба. Эх, хантер, нет на тебя демократии. Засудили б уже.

— Уже много чего нет, — пожал плечами я.

Обугленный фильтр обжег губы, оставил во рту отвратительное ощущение жженной резины. Только почувствовав боль, пальцы аккуратно отлепили присохшую сигарету от губы, раздавили в пепельнице. В груди, пополам с болью в легких от редкого курения, возникло ощущение пустоты. Немедленно захотелось курить еще. Но при сотом за сегодня взгляде в пачку новых сигарет почему-то не обнаружилось, а запасы показывают дно. Пришлось с сожалением спрятать пачку в карман.

— Пошли, познакомлю, — махнул рукой Васильич.

Мы вышли из офицерской, в прошлом, наверное, служащей погребом. Но это единственное помещение в Гарнизоне, что имеет столько оборонительных плюсов. Находится под землей; имеет только один вход и выход; закрыто толстенной, почти в локоть, металлической дверью.

Васильич тщательно запер дверь, два раза подергал для верности ручку. В моем воспаленном от бессонницы воображении пронеслась картина, заставившая нездорово хихикнуть. Будто толстый прапорщик на манер великана-людоеда в детской сказке разевает рот и проглатывает заветный ключ на широком металлическом кольце.

— Че ржешь? — подозрительно покосился Васильич.

Я отмахнулся, мол, не обращай внимания.

Вместе с прапорщиком подошли к зарешеченному окошку, напоминающему театральный гардероб. Я скинул с плеча автомат, отстегнул магазин, грохнул на стойку. Молоденькая девица, довольно смазливая, но которой совершенно не шла военная форма, забрала оружие. На минуту скрылась в недрах офицерской «оружейки», вернулась уже с обычной школьной тетрадкой в линейку.

Я быстро черкнул закорючку напротив моей фамилии, подтверждая, что оружие в порядке. Проставил модель автомата, дату и время. В графе «сдал-получил» нарисовал язвительный крестик.

— Все, спасибо, — вежливо кивнул я, возвращая тетрадь.

Девица попыталась мило улыбнуться, глазами умоляя обратить внимание и почтить своим присутствием ее постель, но я уже отворачивался. Шутливо сделал ручкой дозорным у дверей офицерской. Под глухими спецназовскими шлемами лиц разобрать невозможно, но ребята ответили, дружно отдав честь. Я вспомнил, что по Гарнизону гуляют слухи, будто охраняют офицерскую комнату, где хранятся лекарства и оружие, только законченные тугодумы. Мол, задача ответственная, думать некогда. Знай себе следи за теми, кто подходит. Видишь, что идет непонятно кто и на пароль с вопросами не отвечает — стреляй! Вот и вся задача.

Я этим слухам не особо-то верил. Да и в своем звене покрикивал на ребят для вида, когда слышал такие обсуждения. Нечего делить людей на группы и классы, к большим бедам может привести. И так на краю балансируем. Однако в голову упрямо лезли мысли о том, что ни я, ни ребята из моего звена, ни остальные хантеры офицерскую не охраняли…

Э-эх, ребята… Тимур, Гоша, Клёпа, Кабан… где вы теперь?

2

Погибать — так с музыкой.

Такими словами мы обычно прощались с людьми в Гарнизоне, что провожали нас в «метель». Строили из себя крутых и бравых парней, которым море по колено. С хохотом захлопывали щитки на шлемах, видя кислые гримасы на лицах. Кто-то обязательно заставлял нас сплюнуть, от греха подальше, на поругание нечистому. Хотя я никогда не понимал такого обычая, плевать через левое плечо, где обычно восседает черт. Считается, что таким образом нечистый гадить не станет. Хотя лично я, кабы меня оплевали, нагадил бы раза в три больше!

Погибать — так с музыкой.

Я уже и не помню, кто из ребят моего звена сказал это первым. Но присказку быстро подхватили, увидев, что мы и после сотого рейда погибать не собираемся. Молодые хантеры старательно повторяли подобные фразы, словно заклинание. Будто это и вправду могло помочь. Но в удачливость звена Керенского верили свято…

…Последний рейд по Тверскому бульвару был невероятно «удачным». Добычи мы не принесли никакой, больше потратили.

«Метель» прекратилась, и группа продвигалась по замороженным улицам довольно быстро. Черно-серые экзоскелеты «умной брони» делают фигуры людей гротескными, пугающими. Под тяжелыми подошвами десантных ботинок битым стеклом хрустит лед. Щиток шлема приходится то и дело вытирать перчаткой, снимая слой инея, что нарастает вновь через минуту. Несмотря на электроподогрев «умной брони», даже под слоем свитеров и футболок холодно.

Засыпанные снегом улицы просматриваются далеко, пугая чужими очертаниями родного города. С разрушенных до основания домов сорвало в прошлом яркие и блистающие пафосом вывески. Вморозило глубоко в землю. При ходьбе нет-нет, да и бросаешь пугливый взгляд под ноги. Там, среди костяков и изувеченных тел, среди обломков и сожженного хлама, изредка читаются фразы типа: «Мужские сорочки от Армани», «Жизнь скоротечна —