- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (146) »
Николай Георгиевич Гарин-Михайловский Собрание сочинений в пяти томах Том 2. Студенты. Инженеры
Студенты Тёма и его друзья*
Из семейной хроники
(обратно)I
— Один ксендз исповедовал одну молодую даму… Она призналась ему, что изменила мужу… Он прочел ей суровую нотацию… Кончив, он спросил ее: «Кто же ваш обольститель?» Она назвала имя его начальника. Тогда ксендз заговорил: «Лестно, лестно, это даже очень лестно…» Карташев заерзал на стуле, изображая ксендза… — Тёма?! Действие происходило в деревне у Карташевых в столовой во время обеда. Мать Тёмы, Аглаида Васильевна, положив нож и вилку, смотрела на сына, но тот предпочитал в это время смотреть в раскрытое окно в сад, там, в саду, была тень и было солнце, было весело, как только может быть весело летом в деревенском саду, так же весело, как было теперь на душе Карташева, и мысль, что он успел-таки рассказать то, что вдруг подвернулось ему на язык, еще больше веселила его. Корнев, гостивший опять у Карташевых, не мог удержаться от улыбки, глядя то на глуповато-довольное лицо приятеля, то на огорченно-строгое лицо его матери. Он улыбался, хотя в то же время и старался, чтоб Аглаида Васильевна не видела его улыбки и тем не рассердилась на сына еще больше. Наташа кончила есть свое жаркое и равнодушно-задумчиво смотрела пред собой. Ее лицо как бы говорило: не стоит обращать внимания на Тёмины глупости, а только жаль, что он с каждым днем делается все меньше похожим на того идеального Тёму, которого она так любила когда-то. И Аглаида Васильевна, точно прочитав мысли Наташи, принимаясь за прерванную еду, заметила с горечью: — Было время, я мечтала, что из моего сына выйдет Вальтер Скотт… — А вышел просто скот, — ответил Карташев в тон матери и уныло-комично опустил голову. Удержаться было нельзя: все рассмеялись, и даже Аглаида Васильевна, улыбнувшись, произнесла: — Это только потому хорошо, что верно. — Да, скотина порядочная, — сказал весело Корнев и сейчас же прибавил: — Прошу извинить за выражение… Такие господа, как Тёмка, невольно выводят из рамок приличий… Гм! Гм! — Все вы хороши, — ответила Аглаида Васильевна. — Я часто думаю… Мне даже раз сон приснился: будто масса молодежи… и все такая прекрасная, и я говорю: «Господа, столько прекрасной молодежи, а где же хорошие люди?» — Да, хороших людей мало, — согласился Корнев. Когда обед кончился и все встали, Корнев запел:Быстро молодость промчится.
Так не лучше ли пока
Жизнью вдоволь насладиться:
Жизнь ужасно коротка.
Это был последний обед перед отъездом из деревни сперва в город, а затем и в Петербург. Под вечер в последний раз собрались прокатиться в степь. — Тёма, поедем верхом, — предложила Наташа. — Я верхом не поеду, — решительно заявил Корнев. — Я не вас и зову. — Я согласен, — ответил Карташев. Наташа поехала на своей Голубке, Карташев на Орлике. — Хочешь, поедем в Криницы… — предложил брат. — Может, Одарку увидим… Как странно: Одарка замужем… — Хорошо… Маму надо спросить… Аглаида Васильевна разрешила, и брат с сестрой поехали в Криницы. Солнце садилось. Орлик избалованно шел полурысью, и Карташев, зная, что мать наблюдает за ним из экипажа, с красивой посадкой, рисуясь и маскируя это, лениво щурился в ту сторону, где сверкали пруды Криницы. Наташа, худенькая и грациозная, держала себя просто и естественно. — Зачем ты все хочешь увидеть Одарку? Ты говорил, что она тебе больше не нравится? — спросила его сестра. — А может быть, она мне опять понравится? — А если бы понравилась, ты стал бы за ней ухаживать? — Я не знаю… — ответил Карташев тоном, задевшим целомудренную Наташу. — Ну, так поезжай один. — И Наташа повернула свою лошадь. Карташев засмеялся. — Ну, не буду. Наташа остановила лошадь. — Честное слово? — Ну, какое тебе дело? — Уеду. — Ну, честное слово, — рассмеялся Карташев. Наташа опять повернула свою лошадь в Криницы, и брат и сестра поехали рядом. Залитая солнцем, уютно сверкала опрятная деревня. Точно туман или пыль от лучей подымалась над рекой и окутывала ее золотистою дымкой заката. Солнце спокойно исчезало за горой. Высокая перекладина колодца у въезда в деревню на широкой лужайке, равномерно поскрипывая, медленно поднималась и опускалась под усилием какой-то бабы. — Вот Одарка! — показала вдруг на нее брату Наташа. Карташев не сразу поверил. Эта неуклюжая, повязанная, загорелая дурнушка — Одарка? Но это была она. — Одарка?! — воскликнул пораженный Карташев. Одарка подняла сконфуженно свои все еще прекрасные глаза. Но вдруг, увидя по дороге пару волов и воз, она испуганно заговорила: — Едьте, едьте, ради бога… Конон! — Едем, Тёма, — строго приказала Наташа. Они повернули своих лошадей и оба смущенные молча поехали назад мимо Конона, мужа Одарки. Карташев возмущенно отвел от него глаза. — В один год всего что он с ней сделал… Они долго ехали молча. — Если б я знал, лучше бы не ездил. Одарка оставалась бы все такой же прекрасной… И дурак Конон воображает, что еще можно ухаживать за ней. Наташа не сразу ответила. — А душевная перемена еще тяжелее переживается, — рассеянно проговорила она. С своей обычной болезненной гримасой она посмотрела вперед и опять замолчала. — Ты на мою перемену намекаешь? — спросил уже серьезна задетый вдруг Карташев. — Это нечаянно само собой вышло… да. Не только на твою… у вас всех перемена… Брат напряженно сдвинул брови и искал ответа. — Нет… если серьезно говорить, то ведь это только поверхностно… Ну, подразнить, что ли, иногда захочется… — Нет, Тёма… громадная перемена. Карташев пожал плечами. — Может… — И, вздохнув, он прибавил: — А нехорошая штука жизнь — портит людей. Наташе еще тяжелее стало от слов брата. Она выпрямилась, точно хотела сбросить с себя эту тяжесть, и энергично проговорила: — Нет, это пройдет… Ты опять будешь такой же идеальный… Но! Она подняла свою лошадь в галоп, Карташев тоже поскакал с ней рядом и все думал о том, — действительно ли он переменился и в чем было то идеальное, чего теперь нет в нем, конечно. Наступал вечер, в степи где-то замирала песня. Воздух
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (146) »