душа.

Русский ли, норвежец или турок,

Горновой,

        рыбачка

                  или ас,

Я войду, войду в твою культуру,

Это будет, будет —

                   а сейчас,

Словно айсберг в середине мая,

Проношу свою голубизну;

Над водой блестит одна седьмая,

А глыбун уходит в глубину.

1962

Гуно — Лист

Кино — искусство массовое.

Оно ничего не требует.

Обзаведись у кассы

Билетом на синий трепет^[7]

И, светом этим окрашенный,

Стул

      обретя

              во владенье,

Как под замочной скважиной

Смотри себе сновиденье.

Вот ты смеешься и плачешь,

Уходишь довольный. Но —

Ты здесь ничего не значишь:

               Кино есть кино.

Герой от тебя независим.

Грэт это Грэт — и все.

Житейский твой реализм

Поправки не внесет.

Иное дело — поэзия.

Стихи — это, в сущности, ноты.

Тоска на них песню повесила,

Где паузы и длинноты,

Но ты их читаешь по-своему,

Варьируя в ритме и темпе,

С певучестями и воями

В своем прогоняя тембре.

Ты здесь почти композитор.

Но этого мало: ты

Средь авторских палитр

Несешь и свои мечты:

Вот пред нами герой.

Возьми хотя бы Грэт.

Автор тонкой игрой

Подсветил

          этот женский портрет;

В огоньках блистает рука,

Горностаи стан охватили,

Она белокура, как...

Соседка твоя по квартире.

И хоть эта соседка, Настя,

Опустилась в житье-бытье,

Но большего

           нет

                     счастья

Представлять

           вместо Грэт —

                               ее,

Курносую (Грэт — антична),

Коренастую (Грэт — легка),

Упитанную на "отлично"

Белой свежестью

                      молока,

Волнительную так, что

Любой замшелый старик,

Лешак, повторяю, каждый,

Глядишь, бородищу остриг.

И, образом Насти согрет,

Ты полон своею правдой,

Это — твоя Грэт,

Которой не знал

                       автор.

Шепча поэмы в бессоннице,

Ты сам хрустально лучист;

Это как Бах — Бузони

Или Гуно — Лист!

Но если чихать на Гуно,

А стих тебе жмет,

                        как ботинок, —

Вот тебе, милый, полтинник,

Ступай, дорогой, в кино.

1962

Молитва

Народ!

Возьми хоть строчку на память,

Ни к чему мне тосты да спичи,

Не прошу я меня обрамить:

Я хочу быть всегда при тебе.

Как спички.

1962

Быстрее берез

Читатель растет быстрее берез.

Да как же ему не расти,

Если весь быт устремлен вперед,

И свинтус уже не в чести,

Уже неудобно чваниться тем,

Что я, мол, тово... от сохи.

Ушла, ушла кондовая темь,

Перебежала в стихи.

Но скоро и там жилплощадь ее

Растает от новых работ.

Читатель, отвергнув житье-бытье,

Быстрее берез растет.

1962

Письмо уральских девушек

Девушки-штукатуры

(В руках у них "мастерки"),

Девушки штукатуры

Читают меня мастерски.

В краю лисицы каурой,

В краю заповедных лосих

Девушки-штукатуры

Стих мой берут на язык.

Звенят они голосом сочным,

Актрисам иным не чета.

Как я завидую строчкам,

Попавшим к ним на уста!

Девушки, их читая,

Словно целуют их...

Это в краю горностая,

В краю заповедных лосих.

И все мои книжные "звери",

Тоски моей горький плод,

Полные к ним доверья,

Прыгают сквозь переплет

Навстречу судьбе непочатой

В глубины таежных трасс,

Где штукатуры-девчата

Сдают за десятый класс.

1962

* * * ("Он, много раз меняя жен...")

Он, много раз меняя жен,

Подобен был весне:

Он что ни год — молодожен,

Хоть старился, как все.

Но вот и свечка зажжена —

Вошли все жены в зал,

Но что такое —

                     Жена,

Он так и не узнал.

1962

* * * ("В косы вплетены лучи...")

В косы вплетены лучи,

Руки нежные, как ручьи...

Рыба в аквариуме всплывет,

Видя в воде отраженье твое;

В клетке чижик вдруг запоет,

Услыхав приблиенье твое;

Быть может, и мне пригрезятся сны

В старшном моем замороженном сне:

Ведь ты даже в шубке — примета весны

Рыбам, птицам и седине.

1958 

* * * ("Я слоняюсь в радости недужной...")

Я слоняюсь в радости недужной,

Счастье ты мое, моя тоска...

Ничего мне от тебя не нужно —

Ни дыхания, ни шепотка,

Ни твоих ладошек полудетских,

Из которых пил бы я тепло,

Ни полупоклонов ваших дерзких,

Будто мне подаренных назло.

Не голубка — ты скорее сокол,

И тебя стрелою не добыть.

Но ведь оттого, что ты высоко,

Женщиной не перестала быть, —

И мое далекое страданье,

Стиснутое, сжатое толпой,

Розой,

          окровавленной

                          в стакане,

Будет полыхать перед тобой.

1958

Две кукушки

Деревянная кукушка

Отсчитала пять часов.

Вдруг подружка на опушке

Откликается на зов.

Но часы, уснув на даче,

Не тревожились нимало.

А живая, чуть не плача,

Куковала, куковала.

1958

* * * ("Если взять на ладонь рыбешку...")

Если взять на ладонь рыбешку,

Обжигает ее ладонь:

Рыбке надо тепла

                      немножко,

А у нас по жилам — огонь.

Значит, я, тебя обжигая,

Не прильну

           к твоему

                       рту:

Жизни наши, моя дорогая,

Разных температур. 

1958

* * * ("Для всех других ты просто человек...")

Для всех других ты просто человек.

Войдешь — никто не вспомнит о комете.

Вошел, как говорится, "имярек".

Тебя не обнаружат, не отметят.

Но боль моя отметит... Но игла

Вопьется в сердце... Но душа заплачет...

Никто не понимает, что вошла

Стихия женственности в сером платье.

Не понимает эта пестрота,

Что серое —

               ярчайшее на свете,

И что вошла ты вовсе не как та:

Что ты вошла, как море или ветер.

1960

* * * ("Ты гордая, как все, что расцвело!..")

Ты гордая, как все, что расцвело!

Ты среди нас, но ты от нас далеко.

Тебя ничто со мною не свело,

Твоя дорога —

                     не моя дорога.

Душа твоя летит

                     на чьи-то голоса,

Но отчего отдаться им не может?

Тебя преследуют мои глаза,

Моя тоска тебя тревожит.

И ты, причесываясь перед сном,

Со шпилькою в зубах скрежещешь: