колоннами — качались на волнах нечистоты.

Плыть на «алюмикрафте» мимо своего дома я поостерегся. Вспомнил, как случайно подслушал фразу одной вдовствующей аристократки: «Эти ирландцы из обувной лавки заняли самые большие дома на набережной». Мне-то уже ничего не нужно — разве что семейные фотоальбомы да мой бронзированный первый башмачок, с которым папа так носился^[7]. Все это хранится на чердаке, а значит, могло и уцелеть. Но сначала люди…

Мальчики беседовали между собой о знакомых:

— Как думаешь, Лотти сняли с крыши? Она говорит, что детей не оставит, но… должен же кто-то их найти, может, с вертолета? А может, этот вот дядька с мэрии, когда вытащит всех своих, может, он туда смотается, заберет Лотти с ее мелкими?..

Значит, пассажиры сочли меня городским служащим! Спасателем по найму. Хммм. Должно быть, это не зазорно — просто чудно как-то. (Впрочем, чего еще ждать от сына Туфли!) А я на что рассчитывал — на медаль «За спасение утопающих»? Мало ли кем тебя считают — неужели это что-то меняет, по большому счету? До той ночи я был уверен: да, меняет. И разве не на этом убеждении я выстроил всю свою жизнь?

К утру почти всех моих знакомых — в отличие от людей из микрорайона — уже выручили. Другие новоиспеченные речники Риверсайда на байдарках, морских лодках «сейлфиш» и водных велосипедах снимали соседей с крыш их джипов и флигелей для прислуги, с верхушек дубов и с головы как минимум одного бронзового Святого Франциска в человеческий рост. За ночь моя моторка успела доставить к торговому центру, наверно, человек тридцать. И вот теперь мы наконец-то вошли во двор дома женщины, которую я любил с тринадцати лет. (Вообще-то, это ее левая грудь стала для меня первой.)

Ее невысокий, растянутый по горизонтали дом в стиле Фрэнка Ллойда Райта, казалось, пропал без вести, но я увидел, что хозяйка доплыла брассом до единственной прочной вертикали в окрестностях. Первую красавицу города я обнаружил на дереве, где она отсиживалась, точно мокрый енот.

Как бы я ни пытался все просчитать наперед, прозорливость меня вновь и вновь подводит. Пятьдесят лет я был уверен, что эта женщина — моя судьба. Папа поощрял во мне эту веру. Он считал, что свидетельство о владении недвижимостью в Риверсайде перевешивает нашу ирландскую кровь, делает нас аристократами-землевладельцами. Мой старик так и не догадался, что Туфля — это кличка слуги. (Чтобы скрыть это от него, я дрался. Хоть какая-то заслуга.)

Она родилась богатой, рыжеволосой и зеленоглазой — глядя на нее, ты не знал, на каком ты свете. Видя, что я, как и остальные шестеро парней с нашей улицы, в нее влюблен, она подсунула мне свою не столь эффектную наперсницу. Предложила мне девушку, которая давала ей списывать домашние задания, держала ее пальто и смеялась ее фирменным шуткам, девушку на побегушках, которая лично доставляла ее ехидные отповеди на тетрадных листочках нам — незадачливым, раскатавшим губы юнцам. В одной из этих записок, доставленной мне в собственные руки, разъяснялось:

Джин умнее меня, ну а внешность… чем дольше на нее смотришь, тем симпатичнее находишь. Денег у нее намного больше, чем получу я (даже когда папа уйдет в мир иной). И, поверь мне, тебя она любит НАМНОГО сильнее. Митч, выбери Джин.

Я уставился в милое, бесхитростное лицо почтальонши, которая принесла мне это любовное послание. Она и не догадывалась, что содержание письма только что изменило ее и мое будущее. «Ответ будет?» — спросила она наивно. — Я улыбнулся ей.

Эту записку я хранил двадцать лет. Всякая первая красавица непременно устраивает жизнь своих фрейлин. А я — сам не знаю, почему — покорился ее желанию. А что, если Джин тоже просто выполняла приказ? Папа знал размер приданого Джин с точностью до доллара — но всегда смотрел на нее с жалостливой нежностью.

Однако наш брак оказался вполне жизнеспособным. Сорок лет. Пожалуй, это был брак не по любви, но… из практических соображений. И очень удачный. В сущности, мы были просто закадычные друзья. А в чем состояло мое «приданое», если оно вообще было? Втайне я мечтал, что уеду учиться на Север, где мой интеллект — или доброе сердце, или сам не знаю что — будут замечены, где меня не сочтут просто побочным продуктом спроса на ортопедическую обувь.

Моя Джин оказалась остроумной собеседницей, «мужней женой»: регулярно выходила со мной на этой самой лодке ловить сибаса. Хоть в чем-то меня вкус не подвел: я правильно выбрал ту, которая выбрала для меня Джин.

Женщина на дереве казалась безволосой — настолько вымокли ее локоны. С тех пор как нам было по тринадцать, я ни разу не заставал ее без косметических прикрас. А теперь, если не считать оранжевых нейлоновых трусиков, бедняжка была мокрая и нагая, словно только что на свет родилась. Белый мрамор ее тела, прилипшего к сосне с шершавой корой, обернулся творогом.

— Ой-ей-ей. А старая леди голая, — заметил один парнишка.

— Все нормально, — сказал я. — Я ее знаю.

— Бог ты мой, Митч. А я-то надеялась, что меня выручит прекрасный незнакомец, какой-нибудь бравый янки. Но между тобой и мной какие могут быть секреты — пуд соли вместе съели, правда?

— Дайана, — кивнул я ей, точно мы повстречались в клубе.

У меня при себе был брезент, и я быстренько ее закутал. Губы у нее были синие (и соски, честно говоря, тоже). Бывали времена, когда я переживал, что все равно люблю ее больше, чем свою жену, мою тихую, умненькую Джин. Эта леди с сосны могла бы основать Организацию Анонимных Кокеток. А я — я слишком покорно смирился с поражением в долгой битве за ее руку и сердце.

III.

Больше всего мне запомнилось, как наводнение подействовало на наших животных: одних сбило с толку, других облагородило. Соседские малыши, которых я вез, иногда держали на руках своих йоркширских терьеров, завернутых в кукольные одеяльца, или капризных сиамских кошек. Я увидел, что даже четырехлетние дети меньше нервничают, если заботятся о ком-то еще меньше себя. Штук двенадцать водяных щитомордников^[8] пытались протыриться в лодку — приходилось их отваживать, но я ни одного не пришиб, просто рука не поднималась. Отпихивал их с надеждой, что им встретится какое-нибудь надежное бревно.

Некоторые птицы орали во все горло, словно бы предостерегая всех прочих живых тварей о потопе, но большинство примолкло. Рассевшись на ветках над самой водой, птицы глазели по сторонам, точно туристы.

Чего только ни носило по волнам. Желтая туфля на высоком каблуке. Портрет, скопированный с фотографии: какие-то молодожены, смеясь, размазывали друг другу по губам свадебный торт, а деревянная рама,