держа на отлете на плечиках выглаженные костюмы. Идут продавцы воды со стеклянными шарами на груди. Звенят стаканы о серебряные носики шаров, стучат копыта, шелестят шины, звучит гортанная арабская речь.

Проплывают двухэтажные автобусы и автобусы-гармошки (в Москве их прозвали «Иван-да-Марья». В Каире «Иван-да-Марья» не простой: передний салон подороже — для мадам и мистеров, задний поплоше и подешевле — для слуг и феллахов, а посредине — стеклянная перегородка).

Интересно идти по Каиру. Смотри направо и налево, да не засматривайся, а то попадешь под машину — здесь ни правил, ни светофоров. Угодил под колеса — пеняй на себя, шофер только притормозит, бросит тебе несколько фунтов на лечение и умчится дальше.

Арабчата-школьники играют на площади в футбол, совсем как в Москве. Ранцы — вместо ворот. Закусили зубами иолы халатов и гоняют мяч среди прохожих.

Рядом строители в мокрых от нота халатах таскают на голове тазы с дымящимся асфальтом.

Их объезжает странная процессия. Шестерка лошадей катит двуколку на тонких колесах. Колеса выше человеческого роста, а на повозке — маленький дворец с башенками. Оркестрик играет что-то веселое. Вся процессия в белом: музыканты в белых галабиях, маленький белый дворец увит каллами, спицы колес в белых лентах. Даже лошади в белых халатах, только уши торчат.

Если бы не печальные лица людей, ни за что не догадаешься, что это похороны.

Перед повозкой идут плакальщицы в белых рубашках до пят. Они плачут настоящими слезами и рвут распущенные волосы. Плакать над чужим гарем — это их работа, за слезы и вырванные волосы они получат несколько фунтов.

А когда умерла бабушка Алена в Марфине — сестра бабушки Софьи, все-все было по-другому. Играла самая печальная музыка, какую только можно представить, вся деревня надела черные одежды, и зеркала занавесили черным, и не было плакальшиц — все плакали сами, и Вика плакала до самой ночи, пока не заснула.

А в Египте цвет печали — белый. Белый цвет — снег, смерть. А черный — земля, жизнь. Поэтому египтянки ходят в черных рубахах — малайе.

Все наоборот в стране Египте.

Не успела Вика загрустить, как уже улыбается: в маленькой мечети свадьба. На свадьбе все, как и должно быть, — невеста в фате и белом платье с кружевами, пышном, как торт безе, и жених в черном фраке вышагивает, как грач по борозде.

Люди выстроились коридором от дверей мечети до свадебной машины и бросают цветы под ноги жениху и невесте.

Невеста смеется, прикрывая смуглое лицо фатой. Какой удивительно красивый народ — египтяне! Тонкие лица, вьющиеся черные волосы, кожа с золотым отливом, а улыбка такая, что освещает все лицо…

И Вика обязательно выйдет замуж, как только вырастет. И у нее будет платье-безе с фатой. А в доме, наконец, появится ровесник, можно будет играть с ним с утра до вечера, и никому не надо спешить домой. Братья Сашка и Сережка уже совсем взрослые, скоро приведут своих невест и забудут о Вике.

Как они там, в Москве? Наверное, варят порошковый суп, грязную посуду складывают в ванну. Когда Вика с мамой прилетели в отпуск, ванна была уже до краев полна тарелками, чашками и кастрюлями, а Сашка поливал их из душа — мыл, значит…

Вот знакомый магазинчик «Синдбад-мореход». Вместо двери с притолоки свисают цепочки. В витрине — большой шоколадный парусник. Плывет, задрав нос, по кремовым завиткам пирожного моря.

Через два года, когда кончится срок папиной работы в Египте, они купят такой парусник и повезут его домой. Так папа решил в первый год жизни здесь.

Хозяин сладкого магазина, полный араб в европейском костюме, с золотой цепочкой на животе, выходит из-за прилавка, с достоинством кланяется гостям:

— Сайда, мадам, сайда, мадемуазель Вика.

Поклоном хозяин встречает только постоянных покупателей — показывает, что узнал их. Но только для Вики он выходит из-за прилавка — это особая честь.

Когда в Каир приезжала советская делегация, Вика показала хозяину «Синдбада», как написать по-русски: «Мир» и «Дружба». Слуги перерисовали русские буквы на большие плакаты и вывесили их под неоновой рекламой.

Тогда хозяева соседних магазинчиков — и обувного, и оружейного, и фруктового — разослали слуг искать русскую мадемуазель. И вскоре пол-Замалека пестрело плакатами. Так что теперь Вика везде почетный гость.

Мама покупает две булочки. Больше неудобно, даже если хозяин выходит к тебе из-за прилавка. Мама-Лисицына однажды потребовала двенадцать булочек.

— Мадам, хлеб засохнет, — удивился хозяин «Синдбада».

— Я хочу двенадцать булочек! Я плачу за них! — разбушевалась мадам Лисицына.

— Мадам, в «Синдбаде» всегда есть свежий хлеб, зачем же покупать его впрок?

Кончилось дело тем, что гостья ушла с полным пакетом хлеба, а в другой раз хозяин не поднял головы ей навстречу. А если хозяин магазинчика не поднимает головы — больше сюда не ходи. Хоть проси, хоть кричи, он не двинется с места. Здесь директора нет, жаловаться некому.

— И поделом, — сказал тогда папа возмущенной Лисицыной. — Мы в чужой стране. А в чужой монастырь со своим уставом не лезь!..

Вика принимается выбирать пирожные.

— Вот это, — указывает она на прилавок.

— Мадемуазель будет есть это пирожное? — спрашивает озадаченный хозяин.

— Да. И еще это, с фиалкой.

— И это?!

— Да. И еще… еще во-он то, корабликом.

Хозяин удивленно вскидывает брови. Но египтяне — невозмутимый народ. Он укладывает пирожные в пакет и перевязывает лентой.

Мама протягивает хозяину горсть монет. С египетскими деньгами вечная путаница: миллимы, пиастры и фунты, с насечкой и без насечки, с дыркой и без дырки, а некоторые так истерлись, что и не понять, что за монета.

В первый раз хозяин постарается вас обмануть. Но если вы придете еще, он не возьмет ни одного лишнего миллима.

А вот если вы в Каире захотите купить ткани, то вам отрежут на пару футов больше, чтобы вы запомнили этот магазин…

Во дворе «Синдбада» — фонтанчик, зонтики вокруг фонтанчика и столики под зонтиками. Можно передохнуть. У столика тотчас появляется слуга, протыкает жестяную баночку кока-колы.

Вика выбирает самое красивое пирожное. Хозяин, бросив дела, круглыми глазами наблюдает за ней.

Вика улыбается ему и надкусывает пирожное. В рот льется жгучая жидкость. Будто перец раскусила! Слезы брызжут из глаз, она машет рукой перед обожженным ртом.

Мама подозрительно нюхает пирожное: коньяк. Надламывает другое — ром. А в третьем — ликер. Понятно, почему хозяин с таким ужасом смотрел на маленькую мадемуазель…

Они обходят булочные, в каждой спрашивая следующую. Теперь на обед хватит,