доктору творческое удовлетворение, какое может испытать лишь настоящий исследователь, совершая научное открытие, по сравнению с которым гипотезы так же холодны, как пепел рядом с пламенем.

Мы терпеливо трудились в течение года, но ни разу я не упомянул доктору о модигенах, мне хотелось завоевать полное доверие своего друга, дать ему все новые доказательства моего необычного зрения, прежде чем решиться на последнее признание.

И наконец, настало время, когда я решил открыться доктору.

Был осенний облачный день. Мягкая, теплая погода стояла уже неделю. Мы с Ван ден Хевелом гуляли по саду. Доктор молчал, погруженный в свои раздумья, затем произнес:

— Как великолепно, должно быть, уметь видеть сквозь облака… различать эфир, а мы, люди, жалкие слепцы…

— Но я вижу не только небо, — ответил я.

— Конечно, целый мир, непохожий на наш…

— Еще более непохожий, чем я рассказывал.

— Как?! — вскричал он с жадным любопытством. — Вы что-то от меня утаили?

— Самое главное.

Он застыл как вкопанный, не сводя с меня пристальных глаз, и в его взгляде я читал что-то тревожное и загадочное.

— Да, самое главное!

Мы подошли к дому. Я бросился за фонографом, этот прибор был сильно усовершенствован доктором, и с его помощью мы могли вести долгие беседы. Слуга поставил фонограф на небольшой мраморный столик, за которым семья доктора в теплые летние дни обычно пила кофе. Прекрасный безотказный прибор просто располагал к разговору. И с его помощью наша беседа протекала, как обычный диалог.

— Да, я скрыл от вас главное, добиваясь прежде всего вашего безграничного доверия. Но даже теперь, несмотря на все открытия, которые вы сделали благодаря особенностям моего организма, я все же боюсь, что вы мне не поверите, по крайней мере, сначала.

Я замолчал, а фонограф повторил эту фразу. Доктор побледнел от волнения, свойственного всем большим ученым, когда они предчувствуют крупное открытие. Его руки дрожали.

— Я верю вам, — произнес он с некоторой торжественностью.

— Даже если я буду утверждать, что все живое, иначе говоря, весь растительный и животный мир, населяющий землю, не единственная форма жизни, что существует также другая, не менее разнообразная и многочисленная, но невидимая человеческому глазу?

Он, наверное, заподозрил меня в оккультизме и, не сдержавшись, сказал:

— Ну да, загробный мир — тени, призраки, привидения…

— Ничего подобного. Это мир живых существ, обреченных, как и мы, на короткую жизнь, на рождение, развитие, борьбу…

Мир, такой же слабый и эфемерный, как наш, подчиненный определенным, если не тем же законам, так же безоружный перед случаем, но вместе с тем совершенно непохожий на наш, никак на нас не влияющий, как, впрочем, и мы на него, не считая тех изменений, которые мы взаимно вносим на нашу общую основу — землю.

Не знаю, поверил ли мне Ван ден Хевел, но он был охвачен сильным возбуждением.

— Они что, жидкие? — спросил он.

— Этого я сказать не могу, поскольку их свойства слишком противоречат нашему представлению о материи. Почва и некоторые другие минералы являются для них такой же твердой основой, как и для нас, хотя они могут слегка погружаться в чернозем. Впрочем, они совершенно непроницаемы, тверды по отношению друг к другу. Они могут проходить сквозь растения, животных, органические вещества, а мы, в свою очередь, также проходим сквозь них. Если бы они могли нас видеть, возможно, мы также показались бы им жидкими, относительно их самих. Но, как и я, они не смогли бы сделать какой-то более конкретный вывод, они тоже были бы поражены соответствующими странностями нашего мира. Их форма необычна для нас полным отсутствием объемности. Их размеры могут безгранично меняться. Я видел одних, достигавших ста метров длины и других, крошечных, как наши мельчайшие насекомые. Их очертания весьма изменчивы и имеют одну особенность — они настолько тонкие в одном из трех измерений, что кажутся нарисованными, как линии геометрических фигур. Они движутся, словно перемещаясь по поверхности, иногда останавливаются, как будто натолкнулись на невидимую преграду. Они питаются за счет земли, но это никогда не служит поводом для преступлений — достаточно сильному взять власть, остальные беспрекословно повинуются, и я не видел, чтобы один отбирал власть у другого ценой жизни.

Доктор внезапно перебил меня:

— Вы наблюдаете за ними с детства?

Я понял, что он имел в виду. Он опасался какого-то умственного расстройства, которое могло недавно поразить мой мозг.

— Да, с детства, — твердо ответил я. — Еще ребенком я любил рассматривать этот кишащий вокруг меня мир, загадочное царство, известное только мне одному. Уже тогда я понял, что главное в этих существах серого цвета — блестящие, переливающиеся линии, которые расходятся от центра в разные стороны, а потом, став расплывчатыми, вообще исчезают. Когда существо движется, линии дрожат, колеблются, а очертания контура меняются мало. Ребенком я не мог дать всему этому определения, но всякий раз, когда я смотрел на модигенов, меня охватывало чувство восторга. Все они в основном живут на земле, но есть еще одна разновидность, населяющая воздух, — создания удивительно прекрасные и изящные. Самые красивые птицы выглядят по сравнению с ними блеклыми и тяжеловесными, их фон уже не серый, а сверкающий, он сияет, как солнце, и линии выделяются на этом фоне, как дрожащие жилки. Вюрены, как я их назвал, передвигаются посредством ритмических движений, то сжимаясь, то разжимаясь. Они сильно волновали мое воображение.

— А сейчас вы их видите?

— Вижу. Их много в саду.

— Где, например?

— На аллее, на лужайках, на изгороди, в воздухе…

— Их повсюду много?

— Да, в городе не меньше, чем в деревне, как в домах, так и на улицах. Те, что проникают внутрь, невелики по размерам, потому что попасть в помещение для них, видимо, не просто, хотя деревянные двери не являются для них преградой.

— Опишите мне одного из них, покрупнее…

— Вон под тем деревом я вижу гиганта длиной метров в десять и почти такой же ширины, а рядом другого — вытянутой, довольно неправильной формы. Выпуклый справа и вогнутый слева с вздутиями и впадинами на поверхности тела, он похож на огромную короткую личинку. Как я говорил, наиболее характерный признак модигенов — линии, беспорядочно пересекающие тело и сходящиеся в одном центре. Сам центр определенной формы не имеет, он может быть эллипсоидным, иногда спиральным, реже — вообще бесформенным.

Модигены чрезвычайно подвижны, они могут расти