наибольшая ширина — пять; кое-где он покрыт джунглями.

Самое крупное поселение растянулось вдоль бухты. С виду оно напоминает процветающую рыбацкую деревню в графстве Девоншир. Но это лишь на первый взгляд, поскольку за обращенными к пристани фасадами гостиниц и контор прячутся ветхие малайские и китайские домишки. Бухта острова Роу достаточно просторна для того, чтобы в ней могли разместиться несколько крупных пароходов и множество парусников — в основном, рыбацких дау и джонок. Вдали на склоне горы виднеются отвалы шахт, где трудится большая часть населения. На берегу, вдоль пристани, теснятся склады и конторские здания «Велландской компании по добыче природных фосфатов». Над ними высится грандиозный отель «Ройал Харбор» с фасадом, расписанным золотом по белому. Он принадлежит минхееру Ольмейеру, голландцу из Сурабаи. Там же расположено великое множество христианских церквей, буддистских храмов, малайских мечетей и молелен не столь распространенных культов. Есть там несколько гостиниц рангом пониже «Ройал Харбора», но они ютятся среди складов и депо. Между шахтами и поселком пролегает коротенькая узкоколейка; по ней со склона горы на пристань свозят руду. В поселке есть три больницы, две из них — для туземцев. Слово «туземцы» я употребляю в общем смысле: тридцать лет назад, до прибытия основателей «Велландской компании», остров был совершенно необитаем. Все его нынешние жители — переселенцы с материка, преимущественно из Сингапура

К югу из бухты, на значительном расстоянии от поселка, стоят на склоне горы особняк бригадира Бланда — официальною представителя властей — и казармы маленького гарнизона местной полиции под командованием лейтенанта Олсопа, ревностного слуги империи. Над этим белоснежным ансамблем из оштукатуренного камня и гипса гордо реет «Юнион Джек», символ защиты и справедливости для всех жителей и гостей острова.

Если у вас нет пристрастия к бесконечным визитам в дома других англичан, в большинстве своем не способных говорить ни о чем, кроме религии и полезных ископаемых, то жизнь на Роу покажется вам скучной. Правда, там есть любительская труппа, ежегодно на Рождество дающая спектакль в особняке Бланда, и нечто вроде клуба, где можно поиграть на бильярде, если вы приглашены туда кем-нибудь из полноправных членов (однажды я был туда приглашен, но играл из рук вон плохо). Местные газеты — то есть, сингапурские, саравакские, сиднейские — почти всегда приходят с опозданием, если вообще приходят. Что касается британской периодики, то номер «Таймс», пока добирается до Роу, успевает состариться от четырех недель до шести, а иллюстрированные еженедельники и ежемесячники — минимум на полгода. Разумеется, для человека, которому надо подлечить нервы, такая нехватка свежих новостей — сущее благо. Едва ли можно покрыться испариной, читая об ужасах войны, закончившейся два—три месяца назад, или о падении курса ваших акций, который на прошлой неделе, быть может, резко пошел вверх.

Волей-неволей вы расслабляетесь, ведь вам не под силу повлиять на события, ставшие историей. Понемногу вы накапливаете энергию, как физическую, так и эмоциональную, — и тут скука дает о себе знать. Мною она целиком и полностью завладела через два месяца после прибытия на Роу, и должен признаться, в голове зашевелились недобрые мысля: вот бы что-нибудь случилось на этом проклятом острове! Взрыв в шахте, землетрясение или, на худой конец, восстание туземцев

В подобном расположении духа я отправился на берег бухты — поглазеть на загружающиеся и разгружающиеся корабли, на длинные цепочки кули, передающих друг другу мешки с рисом или катящих вверх по сходням тележки с фосфатом, чтобы опорожнить их над отверстыми трюмами. Меня всегда удивляло, что островитянки наравне с мужчинами выполняют работу, которую в Англии мало кто считает женской. Многие из них молоды, встречаются и миловидные. Когда один или несколько кораблей заходят в гавань, гвалт на берегу стоит неимоверный. Куда ни глянь — тысячи полуобнаженных тел, словно перемешанные коричневая и желтая глина, тел, исходящих потом на солнцепеке, который был бы убийственным, если бы не бриз.

Итак, я стоял на берегу и наблюдал за пароходом, распугивающим ревом гудка джонки и дау, что сновали между ним и пристанью. Подобно великому множеству судов, тянущих, образно говоря, лямку в этих морях, он был надежен, хоть и неказист. Борта нуждались в покраске, а экипаж, состоящий большей частью из индусов, наверное, чувствовал бы себя вольготнее на корабле малайских пиратов. На мостике я увидел капитана, шотландца в летах, — он ругался в рупор на чем свет стоит и выкрикивал неразборчивые команды, а его помощник, индиец средней касты, самозабвенно исполнял на палубе какой-то безумный танец. Пароход, на борту которого красовалась надпись «Мария Карлсон», вез на остров продовольствие. Наконец он причалил, и я стал проталкиваться к нему сквозь толпу кули в надежде получить письма и журналы, которые брат, уступив моим настоятельным просьбам, обещал присылать мне из Лондона.

Матросы затянули на кнехтах швартовы, бросили якорь и опустили сходни, а затем помощник капитана, в залихватски сдвинутой на затылок фуражке и кителе нараспашку, вразвалочку сошел на пристань, гортанно покрикивая на кули, что толпились у причала и размахивали клочками бумаги, полученными в конторе по найму грузчиков. Собрав бумаги, он завопил еще громче, указывая на пароход — надо полагать, инструктируя грузчиков. Я дотронулся до него набалдашником трости.

— Почта есть?

— Почта? Почта? — Его взгляд, полный ненависти и презрения, нельзя было расценить иначе как отрицательный ответ. Затем моряк взбежал по сходням и исчез за фальшбортом. Я остался на пристани, решив на всякий случай обратиться к капитану, но вскоре позабыл о почте. Мое внимание привлек появившийся у борта белый человек. Он остановился и беспомощно огляделся, словно никак не ожидал увидеть перед собой сушу. Кто-то толкнул его в спину; спотыкаясь, он сбежал по пружинящим сходням на пристань, упал и едва успел подняться на ноги, чтобы поймать небольшой матросский баул, сброшенный ему помощником капитана.

На незнакомце был грязнющий парусиновый костюм и туземные сандалии; ни рубашки, ни головного убора, Он был небрит и напоминал людей, которых я повидал немало: опустившихся, надломленных Востоком, чего не случилось бы, не покинь они благополучную Англию. Но, когда он выпрямился, меня удивило несоответствие полной опустошенности в глазах благородным чертам лица, вовсе не свойственным людям ею сорта. Взвалив баул на плечо, он побрел прочь.

— Эй,