дело, но всякое здание стоит на земле. Хотя и это не столь важно. Главное — чтобы тот злополучный крах не подорвал наш замысел во Франции.

Один из участников собрания наклонился вперед и показал знаком, что хочет задать вопрос. Джакомо жестом дал ему слово.

— Поговаривают, однако, что в Париже снова оживились фрондеры?

На лице д'Орбэ отразилось сомнение.

— Не верю. Что, по-вашему, больше всего волнует простой люд, когда во Французском королевстве грядет смена властителя? Так вот, друзья мои, народ волнует комедия: весь Париж судачит о новой пьесе господина Мольера, который открывает театральный зал в Пале-Рояле и в доказательство собственного гения обещает порадовать всех новой драмой! Первый министр лежит на смертном одре, и балом правят сторонники и хулители паяца… Впрочем, я воспользуюсь своим пребыванием в Риме и встречусь с одним из героев-предводителей Фронды, архиепископом Парижским в изгнании Полем де Гонди. Я могу снестись с ним без особого труда и узнаю, чем дышат его старые друзья-заговорщики…

Неожиданно заговорил человек, до сих пор хранивший молчание.

— Может, все-таки стоит опасаться, как бы юный французский король, глядя на своего английского кузена, не исполнился собственных честолюбивых помыслов? — спросил он с сильным испанским акцентом.

Д'Орбэ со вздохом поднялся. Половицы заскрипели под его кавалерийскими сапогами. Он остановился возле шахматной доски, лежавшей на игровом столике красного дерева, взял первую попавшуюся алебастровую пешку и принялся вертеть ее между пальцами.

— От коронованных особ всякого можно ожидать… Но юный Людовик больше помышляет о девицах, охоте и музыке, нежели о власти, по крайней мере пока. И ненавидит только заговорщиков и изменников. Поэтому от нас с вами зависит, станет ли он примерять на себя столь неудобные наряды.

Поставив пешку на место, д'Орбэ вернулся к своему креслу и встал позади него. В мерцающем пламени светильников его мокрые волосы, стянутые на затылке бархатной лентой, казались чернее воронова крыла. Стараясь скрыть нетерпение, он выждал какое-то время и продолжал:

— Во всяком случае, братья, иного выбора у нас нет. Мазарини при смерти, и времени начинать все сначала у нас нет. Более того, агония кардинала вынуждает нас поторопиться.

Голос его зазвучал тверже:

— Мы не вправе упускать такой случай, но вместе с тем нельзя допустить, чтобы какое-либо опрометчивое действие нарушило наши планы. Это, собственно, и заставило меня спешно покинуть Францию и просить, чтобы вы срочно собрались. Простите, что не уведомил каждого из вас заблаговременно, но вы сами прекрасно знаете — слишком много курьеров пропало без следа, слишком много секретных кодов было взломано, и поверять важные вести посыльным было бы отнюдь не безопасно.

Д'Орбэ сел в кресло, сцепив на мгновение ладони, потом положил руки на колени и обвел пристальным взглядом лица присутствовавших, не сводивших с него глаз: он старался угадать мысли своих сподвижников. Тишину нарушил камердинер — он вошел, раздвинув другую портьеру, скрывавшую двустворчатую дверь. Слуга обнес членов собрания вином, разлитым в бокалы, которые он держал на подносе, и приветствовал каждого коротким кивком. Дождавшись, когда камердинер закончит церемонию и уйдет, д'Орбэ снова повернулся к шестерым, сидевшим вокруг него.

«Ну вот, — глубоко вздохнув, подумал он, — час пробил».

— Братья, я прибыл затем, чтобы, как велит наш устав, заручиться вашим согласием переправить Тайну, хранителями которой мы считаемся по праву, в то место, откуда вскоре начнем действовать…

Испанец опять его перебил:

— Переправить Тайну — лишь одно дело. Но что произойдет, если мы не успеем найти к ней ключ, который тщетно ищем уже столько лет? События в Англии показали, как опасно ввязываться в какие бы то ни было действия без такой надежной опоры… Может, все-таки не стоит торопиться?

Маленькое собрание на время притихло — присутствовавшие молча смотрели друг на друга. Слышно было, как потрескивает пламя свечи, готовое вот-вот померкнуть. В его зыбких отсветах черты лица великого хранителя обострились еще больше, а фигура казалась совсем иссохшей.

Франсуа д'Орбэ сдержал негодование и мрачным голосом продолжил:

— Братья, вот уже пятьсот с лишним лет мы владеем Тайной и храним свитки, в которых она скрыта. Последний раз мы упустили случай открыть ее миру пятнадцать лет назад, и другой возможности с тех пор нам больше не представилось. Сейчас мы могли бы убедить короля в правомерности наших действий. Вот почему надо постараться найти наконец заветный ключ. Именно поэтому необходимо переправить зашифрованные свитки из Рима во Францию.

Голос его зазвучал еще горячее:

— Но даже если судьба отвратит от нас поддержку короля, я уверен: отступать не следует. Повторяю, другого такого случая может и не быть. Король еще молод и податлив, хотя и потрясен неминуемой кончиной своего наставника. К тому же он доверяет тому, кого мы избрали проводником нашего дела.

Д'Орбэ ненадолго замолчал, чтобы оценить впечатление, произведенное его словами.

— Братья, все эти годы шаг за шагом создавали мы предпосылки к нашей победе. И промедление теперь было бы сродни безрассудству: поверьте, брат наш Никола Фуке^[3] сумеет сделать так, чтобы Истина восторжествовала.

В глубокой тишине следующие слова д'Орбэ прозвучали с громким пафосом, точно ритуальная формула:

— Так смею ли я заручиться вашим согласием, братья?

Словно по безмолвной команде опять появился камердинер — на этот раз у него в руках была черная деревянная урна с круглым отверстием сверху. Он водрузил урну на стол, открыл потайной ящичек, спрятанный в подставке, извлек оттуда кожаный мешочек, развязал его и высыпал содержимое на небольшое серебряное блюдо. Черные и белые деревянные шарики с глухим звоном покатились по металлической поверхности.

Обойдя по кругу семерых собравшихся, камердинер поднес блюдо каждому, чтобы тот взял по два шарика — черный и белый. Присутствовавшие по очереди опустили в урну один из шариков, которые сжимали в ладони. Потом Джакомо открыл урну и медленно извлек шарик за шариком. Жестом он пригласил приближенных удостовериться, чем закончилось голосование. На рисунке солнца лежали в одну линию семь белых шариков.

— Да будет так, — проговорил Франсуа д'Орбэ. — Жребий брошен.

2 Париж, дворец Мазарини — воскресенье 6 февраля, утро

Туссен Роз уже два с лишним часа разглядывал разложенные перед ним бумаги. Расположившись в кресле, подаренном ему королевой-матерью Анной