Червинская Лидия Давыдовна - 3 книг. Начальная страница.

Червинская Лидия Давыдовна — поэтесса.
О биографии Червинской сохранилось очень мало сведений. Во время Гражданской войны ее семья перебирается из России в Константинополь. Оттуда в 1922 Червинская переезжает в Париж, где связывает свою судьбу с беспорядочной жизнью монпарнасской богемы.
Во время войны Червинская, судя по смутным свидетельствам в мемуарах и письмах современников, была связана с французским Сопротивлением.
После войны Червинская жила в Париже и в Мюнхене, где ее устроили на радио «Свобода»; умерла под Парижем в доме престарелых. Архив ее был вывезен в США американским литературоведом Джоном Мальмстедом.
Поэтическое сознание Червинская в равной степени сформировалось под воздействием неповторимой духовно-эмоциональной атмосферы, царящей на русском Монпарнасе, и эстетических воззрений Г.Адамовича, провозгласившего «первенство интимной дневниковой поэзии над хорошо сделанными произведениями поэтического искусства» (Струве Г. — С.220) и призывавшего молодых поэтов отказаться от «литературщины» и «бездарной погони за обновлением формы». Как считал Ю.Иваск, «Червинской удалось очень верно передать в стихах атмосферу и "жаргон" русского Монпарнаса тридцатых годов. Ее поэзию можно также воспринимать как комментарии к статьям Адамовича» (Опыты. 1957. №8. С.137).
В лирике Червинской узнаваемы родовые черты инспирированной Адамовичем «парижской ноты»: нарочитый аскетизм художественно-выразительных средств, значимое отсутствие стилистических украшений и метрических вольностей, довольно узкий эмоционально-тематический диапазон. Благодаря подчеркнутой бедности словаря, смысловой недоговоренности поэтической фразы, обилию «оборванных» строк и, главное, приглушенным разговорным интонациям, лирические произведения Червинской создают впечатление дневниковых записей, «случайно» принявших стихотворную форму. Эффект лирической взволнованности, формальной «небрежности» и непосредственности поэтического самовыражения, характерный для мн. стих, поэтессы, искусно достигается с помощью широкого употребления вводных предложений, риторических вопросов, неопределенных обращений, эллипсисов.
В то же время, как отмечал Ю.Терапиано, в своих стихах Червинская «очень точна и сдержанна в выборе, в чувстве слова; ее небрежные, на первый взгляд почти лишенные стихотворных признаков строки, оказываются, по проверке — наиболее точно передающими то, что она хочет сказать. Червинская очень чувствует все оттенки слова — и разнообразнейшая интонация, убедительная и доходящая в нужный момент до читателя — ее ценное открытие Ее лиризм, сдержанный, грустный, какой-то просветленный, вполне избегает позы, декламации, перегруженности метафорами...» (Терапиано Ю. О новых книгах стихов // Круг. 1937. Кн.2. С.163).

В первом лирическом сборнике Червинской «Приближения» (Париж, 1934), посвященном ее первому мужу, поэту Л.И.Кельберину (1907-89), господствуют мотивы одиночества, отчуждения, душевной опустошенности, неверия в разумность и благость существующего миропорядка, которое, однако, уживается с полуосознанным стремлением постичь некую абсолютную сущность бытия — «То, что около слез. / То, что около слов. / То, что между любовью и страхом конца. / То, что всеми с таким равнодушьем гонимо, / И что прячется в смутной правдивости снов, / Исчезает в знакомом овале лица / И мелькает во взгляде — намеренно мимо...» («То, что около слез...»). В сочетании с такой традиционной тематической доминантой женской поэзии, как несчастная любовь, эти мотивы и настроения определили своеобразие поэтического мира Ч., сумевшей, по мнению рецензентов, избежать ученического подражания кому бы то ни было и обрести свой неповторимый лирический голос.
Тем не менее «Приближения», так же как и следующая поэтическая книга Червинской «Рассветы» (Париж, 1937), получили противоречивые отзывы в эмигрантской прессе, вызвав полемику между адептами «парижской ноты» и ее принципиальными противниками. Г.Адамович, при всех оговорках, ставил Червинскую очень высоко и указывал на что, «она вообще — прямая и едва ли не единственная преемница Ахматовой в нашей литературе» (Последние новости. 1937. 17 июня); «Червинская продолжает именно ее линию, она именно ее литературная наследница. Были в эти годы поэтессы не менее даровитые, но ахматовскую тему "любви и одиночества" подхватила только Червинская, по-новому, до неузнаваемости переработав ее. Поэтический метод совсем иной. Это почти не поэзия, с обычной точки зрения. Ни образов, ни метафор, ни звонких оригинальных рифм. Но именно отвращение ко всякой мишуре, словесной или эмоциональной, и делает эти бедные строки правдиво-поэтическими» (Последние новости. 1939. 19 января). Вечный оппонент Адамовича В.Ходасевич, напротив, упрекал Червинскую в гипертрофированном «интимизме», в том, что «ее поэзия имеет тенденцию развиваться в сторону документа, "человеческого документа", то есть в действительности не развиваться, а напротив того — деградировать, вырождаться» (Возрождение. 1937. 11 июня).
Помимо стихов, Червинская публикует (главным образом в журнале «Числа») критические статьи и литературно-философские этюды, из которых наибольший интерес представляет эссе «Мы» — в нем поэтесса раскрывает сокровенные черты своего внутреннего мира: «Мое сознание — это ощущение низко-низко висящего над головой неба, сквозь которое нельзя прорваться. Красота для меня повод к беспокойству, движению, даже разрушению. Люблю цветы, срезанные в вазе. Но не могу на них долго смотреть. Нестерпимо желание переставить вазу, повернуть головку на стебле. Потом — почти неудержимо — смять, сломать, разбить...» (Числа. 1934. №10. С.218).
В послевоенный период Червинская продолжала писать стихи, изредка публикуя их в эмигрантских журналах («Новоселье», «Грани»). В 1956, при содействии С.К.Маковского, выходит ее третий лирический сборник «Двенадцать месяцев» (Париж). Как в предыдущих поэтических книгах, в нем с беспощадной правдивостью выражено трагическое мироощущение человека, который отчаянно пытается найти хоть какую-нибудь точку опоры в пошатнувшемся здании бытия и видит единственное оправдание своего существования в самоотверженной, бескорыстной любви и творчестве — в «одиноком подвиге созерцанья» смертельно больного, обреченного, но все же чарующе прекрасного мира.