не получилось вразнобой, — именно тогда ты начинаешь витать в облаках, черт бы тебя побрал. Детка, говорит Лючо, приличные женщины не поминают черта. Но под каким предлогом совершить замену, как поговорить с Карен или Роберто, если ничего не рассказывать? Вряд ли они согласятся. Я давно дирижирую ансамблем, да и не делаются такие замены, и все тут, не говоря уж о технике. Вчера вечером было очень тяжело, был момент, когда я подумал — в антракте они мне все скажут, было заметно, что им уже невмоготу. Если разобраться, у тебя есть причины распуститься, говорит Лючо. Если разобраться — да, но он же идиот, говорит Паола, Сандро — самый музыкальный из всех нас, без него мы уже не будем тем, что мы есть. Чем мы были, шепчет Лючо.

Еще бывают вечера, когда все уходит куда-то бесконечно далеко и начинается старинный праздник, сначала немного сдержанно, но вот уже все кружится в ликующем вихре каждой мелодии, слышится церковное пение, мало-помалу заполняющее все вокруг, трусишь, натягивая перчатки, резко говорит Роберто, и поднимаешься на ринг, зная, что сейчас тебе будут бить морду. Очень изящное сравнение, отзываются Лючо и Паола. Он прав, все дерьмово, петь — для меня всегда было как любовь, а сейчас наоборот, какая-то никому не нужная дребедень. Теперь ты со своими сравнениями, смеется Роберто, но это правда, мы изменились, вот смотри, однажды в какой-то научной фантастике я нашел точное слово: мы — клон. Мы — что? (Паола.) Я тебя понимаю, вздыхает Лючо, действительно так: пение, жизнь, даже мысли — все повторяется в каждом из нас восьмерых. Как у трех мушкетеров? — спрашивает Паола, один за всех и все за одного? Именно, моя девочка, подтверждает Роберто, но сейчас это называют «клон» — более тонко. Мы пели и жили как один человек, шепчет Лючо, не то что сейчас — тащимся на репетиции, на концерты нога за ногу, программа тянется бесконечно, бесконечнейше. И постоянный страх, говорит Паола, каждый раз боюсь, что кто-нибудь опять собьется, смотрю на Сандро как на спасителя, а этот кретин уставится на Франку, а та, что еще хуже, когда может, смотрит на Марио. Правильно делает, говорит Лючо, если она и должна на кого смотреть, так это на Марио. Правильно-то правильно, только все летит к черту. Медленно, постепенно, то есть что может быть хуже? — кораблекрушение замедленной съемкой, говорит Роберто.

Джезуальдо стал почти манией. Потому что они, конечно, любили его, раз исполняли его неисполняемые мадригалы, вкладывая в работу все силы, изучая текст в поисках лучшего способа соединить стихи и мелодию, как это сделал князь Венозы в своей мрачной, гениальной манере. Каждый голос, каждый звук должны найти для себя такую форму выражения, которая отвечала бы сути мадригала, а не была бы одним из механических воспроизведений, великое множество которых они слушали на пластинках, сравнивая, изучая, чтобы самим стать немного Джезуальдо, князем-убийцей, повелителем музыки.

Они тогда много спорили, почти всегда Роберто и Паола, Лючо более спокойный, зато всегда попадал в точку, каждый по-своему чувствовал Джезуальдо, с трудом подчиняясь версии другого, однако минимально, но отклоняясь от желаемого, — Роберто был прав, клон распадался, чем дальше, тем больше, каждый сам по себе, со своим несогласием и настойчивостью; Сандро обычно прекращал дискуссию, никто не оспаривал его восприятие Джезуальдо, кроме Карен и иногда Марио, на репетициях они были единственными, кто вносил предложения и находил недостатки, Карен — почти злобно (старая безответная любовь — предположение Паолы) и Марио — блистая сравнениями, примерами, знанием законов композиции. Подобно восходящей модуляции, разногласия длились часами, наконец шли на уступки друг другу или приходили к временному соглашению. Каждый мадригал, который они включали в репертуар, был новой борьбой мнений, возвращением, может быть, в ту ночь, когда князь вынул из ножен кинжал, глядя на обнаженных спящих любовников. Лили и Роберто слушают Сандро и Лючо, которые упражняются в эрудиции после двух стаканов виски. Они говорят о Бриттене^[9] и Веберне^[10] и наконец, как всегда, о ди Венозе: вот эти акценты нужно сделать ярче, вот здесь «О voi, troppofelici»^[11] (Сандро), наоборот, здесь мелодия льется, неся в себе джезуальдовскую недосказанность (Лючо). Один — да, другой — нет, надо так, а не этак, пинг-понг ради удовольствия получить очко, колючие слова. Увидишь, когда начнем репетировать (Сандро), сомневаюсь, что будет удачно (Лючо), хотелось бы мне знать почему, но Лючо сыт по горло, открыл было рот, чтобы сказать то, что могли бы сказать Роберто и Лили, если бы Роберто, сжалившись, не перебил Лючо, предложив Лили выпить еще, Лили согласилась, другие тоже, побольше льда.

Но возвращается одержимость, своего рода «саntus firmus»^[12], на которой держится жизнь группы. Сандро — первый, кто это чувствует, музыка тогда становится для них центром, а вокруг — свет восьми жизней, восьми участников, восьми маленьких планет вокруг солнца Монтеверди, солнца Жоскена Депре^[13], солнца Джезуальдо. А тут Франка, которая вот-вот вознесется в рай звуков, зеленые глаза внимательно ждут момента вступления, следят за едва уловимыми указаниями ритма — она невольно искажает, нарушает, не желая того, единство клона, — Роберто и Лили оба думают об этом, пока Лючо и Сандро вновь возвращаются, уже успокоившись, к проблеме «О voi, troppofelici», пытаясь найти путь к познанию, на который они наверняка выберутся после третьего стакана виски за вечер. Почему он убил ее? Опять за свое, говорит Роберто Лили, он застал ее голой в объятиях другого, как в танго Риверо, весьма в духе ди Венозы было всадить кинжал лично или приказать своим палачам, а затем, спасаясь от мести братьев убитой, укрываться в своих дворцах, сплетая на протяжении многих лет изысканную паутину мадригалов. Роберто и Лили развлекаются, выдумывая детали драматического и эротического характера, потому что им надоела проблема «О voi, troppo felici», — дебаты на эту тему, полные глубоких познаний, все еще продолжаются рядом с ними, на диване. Сандро понял, что ему сейчас скажет Лючо, это носится в воздухе; если репетиции пойдут так и дальше, с каждым разом исполнение будет все более механическим, точное воспроизведение партитуры и текста — больше ничего, Карло Джезуальдо без любви и ревности, Карло Джезуальдо без кинжала и мести — в конце концов, всего лишь прилежный мадригалист среди стольких прочих.

— Давай репетировать с тобой, — предложит Сандро на следующее утро. — В самом деле лучше, если сегодня будешь дирижировать ты, Лючо.

— Не валяйте дурака, — скажет Роберто.

— Вот именно, — скажет Лили.

— Давай репетировать с тобой, посмотрим, что