стартеру, а я пойду крутить. Я в унтах, мне пока еще можно стоять на земле.

— Нет у меня ручки! — крикнул Мунко. — Нет! Он всегда заводился без ручки.

Где-то совсем неподалеку завыли волки. Они выли хором, на несколько голосов, — тревожно, как люди.

— Мунко, — сказал Степанов, — подкачай побольше бензина в карбюратор. Важно, чтобы он схватил, пусть только он хоть раз схватит.

Ванган сказал:

— Если бы сейчас был день, я бы навадил волков прямо на нас. Я умею их подманивать. Мы бы убили волка и погрели руки в его горячем брюхе. Часа два можно было бы греть руки.

— Накачал! — крикнул Мунко. — Бензин даже переливает.

— Я бы тоже кое-что сделал, — сказал Степанов Вангану. — Конечно, анекдоты — это твое. Ты застолбил прекрасную тему. Но я бы тоже что-нибудь сделал.

Он повертел ключом в замке, опасаясь включить стартер.

— Давай, — сказал Ванган. — Прошло сорок девять минут. Была не была включай…

Мотор снова заныл, но сотрясения, рождаемого динамическим ударом искры — символа тепла, который предшествует движению, снова не было.

Степанов вылез из кабины, с трудом переставляя задеревеневшие ноги. Он подошел к радиатору и открыл крышку чужими пальцами, которые стали казаться ему огромными, но при этом невесомыми, словно сделанными из пластика.

Сахарный, в узорах, лед был в радиаторе.

…А паренек забрался на рыбацкий катер по канату, который ему бросили с кормы в пенное, зеленое море, и в это время выглянуло солнце, и все окрест стало истинным, реальным. Катерок сделался грязно-синим, чайки — серыми, море — бурым, но и такими они были прекрасны, потому что все было полно движения, а паренек рассказывал рыбакам, сидевшим на корме, про то, как он успел доплыть к ним, взяв упреждение, весело смеялся, и капельки теплой воды на его коричневом теле посверкивали остро-синим, когда лучи солнца отражались от моря, отдав ему часть своего извечного и разумного тепла…