которые дошли до Варвары Алексеевны, были справедливы. Действительно, у себя в поместье Федор Федорович построил театр, а также был у него нанят скрипач-итальянец для обучения музыкантов и певцов.

Театры и оркестры, в которых играли крепостные, в ту пору были модны среди богатой русской знати.

В Москве, на Знаменке, был домашний театр у Апраксиных, на Поварской улице — у Волконской. Имелся театр на Зубовском бульваре у графа Каменского, а возле Арбатских ворот — у князя Василия Хованского. Да разве всех перечислить! У многих и многих не только в Москве и под Москвой, но и в Пензе, в Орле, в Полтаве, Ярославле и, понятно, в Петербурге вельможная знать завела себе театры, где играли крепостные актеры.

Особенную славу стяжали себе театры графа Шереметева, которые находились в Москве и Кускове.

В середине 1792 года, примерно в то время, о котором идет рассказ, перестройка Кусковского театра была закончена. Весь вызолоченный внутри, весь в голубых и белых атласных драпировках, он был столь великолепен, что современники сравнивали его с театром в Версале, принадлежавшим королям Франции.

Но едва лишь был закончен и отделан театр в Кускове, как Шереметев задумал строить новый. Теперь уже в Останкине, своем другом подмосковном поместье. Этот театр, построенный крепостными архитекторами и отделанный крепостными живописцами, резчиками, позолотчиками, лепщиками, столярами-краснодеревцами, многочисленными крепостными плотниками, печниками, штукатурами, обойщиками, слесарями, кузнецами, кровельщиками, был построен с великолепием, невиданным даже для того расточительного времени. Это был не просто театр, это был театр-дворец. В нем сочетались благородная простота линий и спокойное величие с необычайной пышностью. Сохранившийся до нынешних дней Останкинский театр поражает и нас своим совершенством, а еще более — талантом и искусством, которые вложили в его постройку руки крепостных людей Шереметева.

Конечно, достаток Федора Федоровича Урасова ни в какое сравнение не мог идти с богатством других театралов. Особенно с богатством графа Шереметева. Но соблазн был велик, и он не устоял против барских утех, которыми были увлечены многие знакомые его круга.

Сперва он решил завести в Пухове лишь небольшой оркестр из своих крепостных людей.

Не теряя времени, Федор Федорович принялся искать себе в поместье капельмейстера, который взялся бы не только обучать его дворовых музыке, но кстати занимался и с ним игрой на скрипке.

Еще давно, в молодые годы, живя в Париже, Федор Федорович брал уроки у одного парижского скрипача. И теперь он решил возобновить занятия музыкой.

Подходящего для себя человека он вскоре нашел. Это был приехавший из итальянского города Лукки немолодой скрипач. Его было взяли в один из московских домов гувернером к детям. Но там он не прижился: оказался не в меру строптив и не столько учил детей французскому языку, в котором был не слишком силен, сколько целыми днями играл на скрипке. С должности гувернера музыканта прогнали. Но, по словам родственника, рекомендовавшего музыканта, на скрипке итальянец играл весьма изрядно.

Достав адрес, Федор Федорович без труда нашел скрипача. Тот жил в бедном домишке в одном из переулков Арбата. Дело было зимнее, стоял январь, а комната, которую занимал музыкант, видно, давно не топилась. Дневной свет с трудом проникал сквозь стекла окон, покрытых плотной коркой льда. По углам, на стенах и потолке виднелись зеленоватые пятна сырости, кое-где — иней.

Итальянец встретил Федора Федоровича надменно, разговаривал с ним сухо и независимо. Одет он был в кафтан табачного цвети, сильно поношенный и явно с чужого плеча. Но всему было видно, что музыкант находится в чрезвычайно стесненных обстоятельствах. Может, и голодает.

Федор Федорович, не мешкая приступил к делу: он попросил скрипача прежде всего ему сыграть. Тот согласился. Вынул из кожаного футляра инструмент, настроил. Затем небрежно спросил, что хотелось бы господину послушать.

— Ну, хотя бы какой-нибудь из концертов Вивальди, — сказал Урасов.

— Какой именно? — спросил скрипач, уже с некоторым интересом посмотрев на посетителя.

Урасов назвал. Итальянец кивнул и, приложив к подбородку скрипку, заиграл.

Федор Федорович насторожился. Он назвал один из труднейших скрипичных концертов Вивальди. Этот концерт он слыхал не раз — и будучи в Париже, и позднее. Слыхал в исполнении прославленных скрипачей, пытался и сам его играть, но не осилил. Итальянец играл концерт превосходно. Весь облик скрипача преобразился. Вдохновенным стало бледное лицо с полузакрытыми глазами. Тонкие пальцы, казавшиеся только что замерзшими, теперь с виртуозным блеском скользили по струнам. Труднейшие пассажи концерта исполнялись им с той необычайной легкостью, которая говорила и о таланте, и о многих часах упорной работы. Окончив игру, итальянец молча, с величайшей осторожностью, уложил скрипку и смычок обратно в футляр. Он лишь покосился на слушателя, который неподвижно сидел перед ним в кресле. Ему казалось, что игрой своей он произвел впечатление. Он ждал возгласов одобрения, восторга, восхищения…

Но Федор Федорович оставался в какой-то странной задумчивости. Смотрел на скрипача и не произносил ни слова. В мыслях же было: ради каких несбыточных надежд этот человек покинул свою страну? Какие корыстолюбивые или иные мечты заманили его сюда, в этот чужой ему, северный город? И что же перетерпел он Здесь? Почему оказался в таком бедственном положении?

Наконец, очнувшись от своих мыслей, Федор Федорович прервал молчание. Он поднялся с кресла и предложил итальянцу ехать к нему в Пухово на должность капельмейстера.

— А также, — прибавил он, — будете заниматься со мной. Каждый день по два часа перед обедом…

Столковались о деньгах.

На следующий же день Урасов распорядился выслать за музыкантом лошадей. Итальянец приехал в Пухово озябший, посиневший от холода. Свою скрипку он завернул в ту медвежью шубу, которая была послана ему самому.

Итальянцу отвели просторную комнату в одном из флигелей, в том именно, где, по замыслу Урасова, должны были жить дворовые люди, которых он предполагал готовить в музыканты.

Так появился в Пухове скрипач Антонио Терручи.

Федор Федорович называл его то синьором Антонио, то маэстро Терручи и дозволил обедать с собой за одним столом. А дворня переделала трудное итальянское имя на русский манер. Скрипача стали звать Антоном Тарасовичем.

Антон Тарасович оказался не только превосходным музыкантом, но также добросовестным учителем. Отобрав из дворовых Урасова