целую исписал, да хорошо, что незачем было их записывать; все как один человек. Что первый сказал, то и другие. А первый объяснил, что причины пожара он не знает; что, может, это и заподлинно поджог, но что он сам в поджоге не участвовал и подозрения ни на кого не имеет, опричь как разве самого управителя, потому что он был человек язвительный, даже мужиков на нитку вроде воробьев стал привязывать. Управителя же никто не выгонял, а он сам по доброй воле выехал, так как неприятность ему была: кто-то его на пожаре побил.
– Кто ж бил-то?
– Не знаем.
– А за что?
– Должно, за его язвительность, потому уж очень он нас донял: даже на нитку вроде воробьев стал привязывать.
Следующие девяносто девять показаний были дословным повторением первого и записывались словами: «Иван Иванов Сушкин, 43 лет, женат, на исповеди бывает, а под судом не был. Показал то же, что и Степан Терехов».
8
Вижу, пойдет из этого дело ужасное. Подумал я, подумал и велел Николая Данилова содержать под присмотром, а становому с исправником сказал, что на три дня еду в О—л. Приехал, повидался с правителем, и пошли вместе к губернатору. Тот пил вечерний чай и был в духе. Я ему рассказал дело и, придавая всему, сколько мог, наивный характер, убедил его, что собственно никакого бунта не было и что если бы князь Кулагин захотел простить своих мужиков, то дело о поджоге можно бы скрыть, и не было бы ни следствия, ни экзекуции, ни плетей, ни каторжной работы, а пошел бы старый порядок и тишина. Слова «порядок и тишина» так понравились губернатору, что он походил, подумал, потянул свою нижнюю губу к носу и сочинил телеграмму в шестьдесят слов к князю. Вечером же эта телеграмма отправлена, а через два дня пришел ответ из Парижа. Князь телеграфировал, что он дает мужикам амнистию, с тем чтобы они всем обществом испросили у г-на Дена прощение и вперед не смели на него ни за что жаловаться. Приехал я с этой амнистией в Рахманы, собрал сходку и говорю: – Ребята! так и так, князь вас прощает. Я просил за вас губернатора, а губернатор – князя, и вот от князя вам прощение, с тем чтобы вы тоже выпросили себе прощение у управителя и вперед на него не жаловались понапрасну. Кланяются, благодарят. – Ну, как же? Надо вам выбрать ходоков и послать в город к управителю с повинной. – Выберем. – Нужно это скоро сделать. – Нынче пошлем. – Да уж потом не дурачиться. – Да мы неш сами рады! Мы ему ничего; только бы его от нас прочь. – Как же прочь! Князь разумеет, что вы теперь будете жить с Деном в согласии. – Это опять его, значит, к нам? – спросили разом несколько голосов. – Да, а то что ж я вам говорил? – Та-ак-то! Нет; мы на это не согласны. – Вы ж сами хотели нынче же послать ходоков просить у него прощения. – Да мы прощения попросим, а уж опять его к себе принять не согласны. – Так следствие будет. – Ну, чтт будет, то нехай будет; а нам с ним никак нельзя обиходиться. – Что вы врете! Одумайтесь: вас половину поссылают. – Нет! нам с ним невозможно. Нам куда его, такого ворога, девать некуда нам его. – Да чем он вам ворог? – Как же чего еще не ворог! Мужика на нитку, как воробья, привязывал, да еще не ворог? – Да забудьте вы эту дурацкую нитку! Эка штука большая! Небось лучше бывало при самом князе? Не издыхали, садовые дорожки подчищавши; не гляживали, как вороные на конюшне стоят? – Ну, дарма. Он господин, его была и воля; а уж этакого, как управитель, он все ж не делал. Господи помилуй! – на нитку вроде воробья сажать… чего мы над собой, сроду родясь, не видывали. – Подумайте, ребята! – Что думать! Думано уж. С ним до греха еще хуже дождешься. – Ну, он уж не будет вас на нитку привязывать. Я вам ручаюсь. – Он другое измыслит над нами не хуже этого. – Что ему измышлять? – Он язвительный человек такой. – Полноте, ребята. Надо губернатору ответ дать. Пауза. – Что ж! Мы прощенья просить готовы. – А управителя примете? – Этого нельзя сделать. – Да отчего нельзя-то? – Он язвительный. . . . . . . . . . . Ничего больше от рахмановских мужиков не добились, и пошло уголовное дело, по которому трое сослано в каторжную работу, человек двенадцать в арестантские роты, остальные же высечены при земском суде и водворены на жительстве.Впервые опубликовано – журнал «Якорь», 1863.