Художник А. Куманьков

Владимир Соколовский ПАЛ ИВАНЫЧ ИЗ ПУШЕЧНОГО

Тысячи детей и подростков работали в промышленности и сельском хозяйстве в тяжелую для страны военную пору. Прототипы этой повести — мальчишки и девчонки, трудившиеся в годы войны на Мотовилихинском пушечном заводе.

1

Иногда ночами до поселка Запруд доносился далекий грохот: на заводском полигоне испытывали пушки. «Ч-пумм! Ч-пумм!..» От этих звуков, спящий Пашка вздрагивал, лягался. Ему снилась война. Будто он с винтовкой бежит на немецкие окопы. Рядом где-то бегут папка Иван Корзинкин, начальник цеха Сергей Алексеевич, старший мастер пролета Спешилов, одноногий мастер из ремесленного Рагозин, знакомые пацаны: Ваня Голубаев, Сашка Васильков, Серега Фирулев, Валька Акулов… Немцы дерут, улепетывают, но с их позиций прямо в лицо бьет и бьет, гвоздит и гвоздит пушка. Разрывы ближе, ближе, ближе… Вот сверкнет сейчас еще один, последний — и его, Пашки, уже не станет…

Пашка вскидывается, открывает глаза, хрипит очумело:

— Что, что?! Война, а? Мамка, война?

— Бонна, сынок. — Мамка подходит, трогает стриженую голову. — Война, Павлик. Только далеко. Ты спи давай, спи. Скоро на работу.

Пашка снова валится и спит, уже не просыпаясь, до шести, до времени, когда надо подниматься, собираться и идти на завод.

Война хоть гремит далеко, а сколько уже мотовилихинского народа забрала она! И отец у Пашки воюет, и еще многие мужики и парни. Идешь порою по улице, и слышно: где-то воет, надрывается женщина. Снова принесли в Запруд похоронку. А то выбежит чья-нибудь мать или жена из избы и кричит, бьется, бьется об землю…

2

Ровно в шесть Пашка просыпается, тут же встает и идет умываться. Разлеживаться некогда! Он ведь теперь мужик, в доме хозяин. Да Пашка никогда и не любил долго спать. Магазины в рабочих слободках открываются в пять утра, так он до войны, еще учась в школе, вставал всегда сам в полшестого и бежал за хлебом, чтобы к тому времени, когда папка сядет завтракать перед дорогой на работу, у него был свежий хлебушко. Потом завтракать и уходить на работу стали двое: папка и старший брат, кока^[1] Дима. Так оба ели да похваливали: «Павлик-де у нас заботник! Что бы мы без него!»

Вот и остался заботником: папка на войне, Дима в командирском училище в Красных казармах, дома только он да мамка, Офонасья Екимовна, да двое братьев недоростков: десятилетний Витька и четырехлетний Генька.

Пустое брюхо поет с утра, съесть бы хоть холодную вареную картоху. Но картоха сгодится дома, его, Пашку, накормят как ремесленника, только до этой фабрики-кухни еще добраться надо! Ладно, пока картошка есть, к Новому году кончится и она, тогда снова мамке ехать по деревням, менять на продукты Димины обутки, одежку. Папкино-то все выменяли еще прошлой зимой.

Пашка натягивает комбинезон, замасленный, длинный, не по росту, бушлат, нахлобучивает шапку с ремесленной эмблемой — двумя молоточками — и выскакивает на улицу. Еще темно, холодный октябрьский ветер, снег крупой. Голос радио доносится от проходных: «Вчера в течение дня наши войска вели ожесточенные бои с противником в Сталинграде…» Погодите, вот Дима окончит училище, станет командиром, он вам покажет!

Вот и сад Свердлова. Как здесь было хорошо до войны! Вечерами всегда оркестр, танцы на площадке, парни гуляют по аллеям с девушками, угощают их мороженым и семечками. Прибегут, бывало, школьники в парк, посмотрят на танцующих, на городошников, шахматистов, а потом Пашка найдет разговаривающего с друзьями или гуляющего с девушкой старшего брата: «Дима, дай пять копеек на мороженку…» Никогда не откажет. Если у самого нет, сходит, займет у кого-нибудь, а даст:

«Питайся, Пашка-букашка!» Будто он виноват, что маленький.

К остановке трамвая мальчик идет мимо дома, без которого он еще два года назад и жить не мог — Дома культуры. Хоть елка, хоть любой другой праздник, хоть обыкновенное кино — всё бежали туда. Вон как там было всегда весело! Куда, в какую комнату ни глянь — везде полно ребят. Где танцуют, где репетируют постановку, где учатся фокусам, где скрипят лобзиком…

А теперь этот клуб сумрачный, холодный, и мало туда ходит ребят — и на них ведь легла военная забота. Вот и плакат вывесили в окне:

3

В детском Доме культуры Пашка учился играть на баяне. У отца была гармошка, он неплохо играл на ней и сына тоже приохотил к гармошке-двухрядке, тальянке. Классу к четвертому он купил Пашке такую же, и они в выходные пели песни, такие перед домом закатывали концерты — собиралась вся улица. Девчонки дразнили Пашку частушками:

Пашка пыхтел, обижался на них, грозил напинать, если поймает, но гармошку не бросал. А в пятом классе стал учиться играть на баяне. Ходил всё и думал, как бы ему постичь такой сложный инструмент.

С ним в баянной группе занимался еще один мальчишка — Валька Акулов с Рабочего поселка. У Вальки не было своих ни баяна, ни гармошки, но он уроки все-таки как-то учил, вообще был очень старательный. Отец у него работал грузчиком в транспортном цехе, а мать — уборщицей в заводоуправлении. Язык у Вальки был злой, как жало у осы. Вот он и стал как-то после занятий подначивать Пашку:

— Вы, запрудцы, вшивогорцы. У вас, когда дом горит, так мужики кругом его стоят и пожарных не пускают: не смейте-де тушить, дайте дыму наглотаться, чтобы на табак меньше ушло!

Низенький Пашка давай его тогда щелкать крепкими кулаками! Набежали еще ребята, пустились стенка на стенку:

— Бей запрудских!

— Лупи их, жулябию!

Куча мала. И Пашка, вцепившись клещом в Вальку, не заметил, как порвал его совсем новую рубаху. Валька только услыхал треск распластанной с плеча до пояса рубахи — сразу вывернулся из Пашкиных рук, с громким ревом побежал к выходу из сада Свердлова, где происходила потасовка.

— Ого-го-го! Улю-лю-у-у! Бей, лови-и! — завизжал ему вслед