Баллада об Аотру и Итрун (Джон Рональд Руэл Толкин) Страница 3 - Litvek

завела

меня сюда помимо воли!

И нечего сказать мне боле».

Но холодно взглянув на лорда,

ему сказала фея твердо:

«Забудь жену! Забудь любовь!

Сегодня женишься ты вновь —

на мне! Иль не уйдешь отсюда —

и камнем быть тебе, покуда

подле холодного ключа,

во тьме, без светлого луча,

истаяв, весь не изойдешь

и мхом зеленым порастешь».

«О, фея темени и хлада,

грозить мне попусту не надо!

Я возвращусь домой — туда,

где радостно журчит вода,

животворяща и чиста

Пресветлым Именем Христа!»

«Но только знай, что без меня

жив будешь ты всего три дня».

«Тебе ли назначать мне срок?

Его отмерит только Бог,

и знает Он, когда меня

прибрать — под старость иль в три дня».

В земле Бретонской небеса

прозрачны — и темны леса;

в земле Бретонской поутру

шумят деревья на ветру,

но иногда разносит он

над морем колокольный звон.

Без троп, во тьме, по бурелому

из лесу лорд стремился к дому

и наконец к опушке вышел —

и дальний колокол услышал;

уже под ним его земля,

его угодья и поля —

к замку доскакал

и у ворот без сил упал.

«Постель стелите, — молвил он. —

Скорей! Меня с ног валит сон.

Кровь стынет в жилах, — знать, таят

они какой—то страшный яд.

Меня неведомая сила

кругами по лесу водила

всю ночь…» Снесли его на ложе —

и тяжкий сон, мученья множа,

его объял: по тропам темным

лорд брел один в лесу огромном,

и ветер выл издалека,

гоня над морем облака;

и прямо перед ним плыло

лицо, смеющееся зло:

«Вот наши и сошлись пути —

теперь пора! Теперь плати!»

И Корригану в дымке серой

увидел лорд перед пещерой:

сидела у ключа старуха

и что—то напевала глухо,

и космы сизые, как дым,

чесала гребнем костяным;

в другой руке ее сияло

на дне граненого фиала

то зелье, что она ему

дала, призвав на помощь тьму.

Лорд к вечеру очнулся: «Звон…

Я слышу звон, — промолвил он. —

И пенье слышу при луне…

Но говорить о том жене

я запрещаю! Смерть близка…

Не говорите ей пока!

Сгубило колдовство меня —

и мне осталось жить два дня,

но пусть Итрун моя и дети

сто лет живут на этом свете!»

Из темной речи лорда слуги

не много поняли в испуге,

но все же предпочли молчать

и ничего не отвечать.

Итрун наутро пробудилась

и сразу к слугам обратилась:

«Какое утро! Свет какой!

Не приходил ли лорд домой

под вечер? Спать об эту пору!

Устал… Наверно, встанет скоро».

«Нет, лорда не было пока,

но к вечеру наверняка

мы известим тебя о том,

что муж твой воротился в дом.

А может, завтра поутру

заявится он ко двору…»

На третье утро пробудилась

Итрун — и к слугам обратилась:

«Смотрите, утро холодно,

а мужа нет уже давно —

он не явился ко двору

ни к вечеру, ни поутру».

«Откуда знать нам?» — Так в испуге

Хозяйке отвечали слуги.

В пеленках белых рядом с ней

лежали дети — им семь дней

уж было от роду; привстала

Итрун и девушкам сказала:

«Вернется скоро муж домой.

Наряд несите лучший мой,

несите кольца, жемчуга —

пусть видит лорд, сколь дорога

мне радость встречи и что снова

жена его вполне здорова».

Она взглянула из окна —

прохладно, ветер, тишина:

деревья дышат тяжело,

и небосвод заволокло,

не слышно цокота копыт,

и лишь по кровле дождь стучит…

И бьет прибой из века в век

в земле Бретонской в скальный брег.

Темнел вечерний небосклон,

когда раздался в церкви звон.

Итрун спросила: «О, по ком?

По ком звонят, взнося псалом?

Что там священники поют?

Кого на кладбище несут?»

«Какой—то странник, говорят —

его нашли у наших врат

совсем больного. Конь был хром.

И странника забрали в дом,

но умер он и, слава Богу,

теперь отправился в дорогу,

которую сулил всем Бог —

на досках похоронных дрог».

И ликом сделавшись темна,

меж слуг заметила она

рыдавших: «Может, был он строен,

красив и почестей достоин?

Иль, может быть, настолько зла

его судьба в миру была,

что плачете? Зачем молчите?

Кто этот странник, говорите —

чтоб я могла спокойно спать

или в отчаяньи рыдать».

Смолчали слуги. И всю ночь

Итрун пыталась превозмочь

жестокий жар, мечась в постели.

С утра — лишь росы заблестели

на каждом листике в саду,

сказала: «В церковь я пойду.

Должна там нынче побывать я.

Мне красное несите платье,

парчовое, иль голубое,

иль все равно теперь какое».

«Нет, леди! Надлежащий вид

принять обычай нам велит:

одежде следует быть черной,

душе — смиренной и покорной».

И в черном платье от порога

пошла Итрун молиться Богу:

в руке свеча и долу ликом,

брела в смирении великом.

Во мгле церковного придела

она покрытый гроб узрела,

свечей оплывших скорбный ряд

и пламя тлеющих лампад —

и своего владыки меч

и герб узрела в свете свеч.

Вотще его богатства ныне —

пришел конец его гордыне.

Во мгле церковного придела

навек Итрун похолодела —

хозяйку подняли с земли

и тихо в замок отнесли,

и уложили на постели

под плач младенцев в колыбели.

Жгли свечи в замке, факела,

и за молитвой ночь прошла —

а утром, словно бы без сил,

церковный колокол забил,

взмывая в высоту небес;

и Бросельяндский темный