- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (49) »
девяти—десяти, не раз виденный на улице. Приличный такой мальчонка, не психованный. Он часто появлялся с собакой — лохматым каким-то псом.
— Добрый вечер, — сказал он. — Вы моего Симпсона не видели? Может, он у вас?
— Нет… А почему у меня?
— Я с ним гулять пошел. А он сбежал. И пропал. За дворняжкой какой-то побежал. Я искал его, долго. А потом вижу— окно у вас горит, вот и подумал, что, может, раз вы не спите, это он вас с улицы разбудил. Или даже вы проснулись и привели его к себе.
— Да нет, я просто ложусь поздно. Пойдем что ли поищем?
— Давайте, а то уже поздно.
— А дома тебя не ищут?
— Нет сегодня никого. Отец на работе ночует, что-то у них спешное, а мать к бабушке в Митино уехала. Она уже звонила, так что больше звонить не будет.
Мы вышли на улицу, сначала повернули налево, к первому дому — посмотреть, не бегает ли пес по поперечной улице, за домом, — никто там не бегал. Вообще пусто было, только вдалеке громыхал грузовик. Повернули в свою улицу и пошли вперед, время от времени присвистывая. Толку от этого не было. Так и шли молча, посвистывая, мальчик иногда звал пса по имени. Пройдя домов пять, я обнаружил некую странность: мальчонка как бы и в самом деле искал пса, но что ли делал это несколько формально, не взаправду. Ну ладно, — подумал я, — устал, наверное, отчаялся. На вопросы о том, искал ли он за домами, — отвечал, что всюду уже обошел. За домами справа (мы были в районе девятого—десятого домов) было этакое расхристанное пространство — территория, на которой расположился, в частности, стадион школы, стоявшей в глубине пустыря. Может, ему на этот пустырь стремно заходить было? — подумал я и предложил зайти и туда. Предложение энтузиазма не вызвало, но он все-таки поплелся следом. Конечно, такое поведение было странным, поскольку будь я псом, я бы непременно отправился именно на пустырь.
Ту часть жизни кроме насыпи ограничивали отдельные склады и автобаза поодаль. Но это к слову, для общего описания местности, поскольку уж сейчас-то эти обстоятельства никакой роли не играли. На один Новый год, впрочем, Херасков раздобыл у знакомого научно-технического интеллигента лазер небольших размеров, которым мы не столько даже пугали, сколько вводили в оторопь людей, живших в доме напротив, — в 80-е годы мерзких детских игрушек, ставящих на лицах прохожих красное пятно, как от прицела снайперской винтовки, еще не было, ну а лазер, как известно, обладает тем примечательным свойством, что не дает луча, так что источник пятна определить нельзя. «Херасков» было, конечно, прозвищем, еще из времен его первой молодости, прошедшей в хиппованиях, так что «Херасков» было связано не с древним поэтом, а с его жмот-ством, переводясь на русский примерно как «хрен допросишься». В самом деле, был Херасков прижимист. Впрочем, поэзию он, как было свойственно семидесятым—восьмидесятым, знал — даже и архаистов, как отчасти филолог. Любил ли — дело другое. Одет он был неброско, я был рад его увидеть. Херасков
Мы вышли на улицу, сначала повернули налево, к первому дому — посмотреть, не бегает ли пес по поперечной улице, за домом, — никто там не бегал. Вообще пусто было, только вдалеке громыхал грузовик. Повернули в свою улицу и пошли вперед, время от времени присвистывая. Толку от этого не было. Так и шли молча, посвистывая, мальчик иногда звал пса по имени. Пройдя домов пять, я обнаружил некую странность: мальчонка как бы и в самом деле искал пса, но что ли делал это несколько формально, не взаправду. Ну ладно, — подумал я, — устал, наверное, отчаялся. На вопросы о том, искал ли он за домами, — отвечал, что всюду уже обошел. За домами справа (мы были в районе девятого—десятого домов) было этакое расхристанное пространство — территория, на которой расположился, в частности, стадион школы, стоявшей в глубине пустыря. Может, ему на этот пустырь стремно заходить было? — подумал я и предложил зайти и туда. Предложение энтузиазма не вызвало, но он все-таки поплелся следом. Конечно, такое поведение было странным, поскольку будь я псом, я бы непременно отправился именно на пустырь.
На пустыре
Школьным стадионом на пустыре дело не ограничивалось, стадион (да какой стадион — футбольное поле с легкоатлетической дорожкой из какого-то древнего, убитого синтетика и яма для прыжков) был окружен небольшими кустами, и там молодые люди обыкновенно теряли девственность — во всяком случае, так утверждали школьные легенды (конечно, я тоже учился в этой школе), хотя достоверность этого факта выглядела крайне сомнительной. Впрочем, потерять ее тут было и в самом деле удобно. А пить напитки — несомненно. Это лето было таким теплым и сырым, что одолевали комары, так что с утра тротуары были под окнами засыпаны сизыми прямоугольными пластинками от аппарата «Раптор». Комары, по всей видимости и ощущениям, воспроизводились именно где-то тут, на пустыре. Пустырь был пуст, в школе светилось только единственное окно, сторожа. Лето, каникулы. Вдали погромыхивала вспышками сухая гроза. Мы вернулись на улицу. Там мальчонка вдруг оживился и предложил: — А давайте к 15-му дому пойдем? — А что там? Собственно, какая мне была разница, найдется псина к утру, прибежит. Что б ему не погулять. Надо было как-то завершать прогулку. — Да так, мне показалось… — сказал он и замолк. — А почему его Симпсоном назвали? — спросил я. — Мультик такой. Он на них похож. Я про Симпсонов мультфильма не видел, а пса помнил, типа фокстерьера, короткошерстый, но все равно лохматый.К дому № 15
Дом № 15 был все еще на моей стороне улицы, только — уже не в моем квартале. Улица — переулок на самом-то деле, но принято было считать его улицей — делился примерно пополам, уже несомненной улицей. По ней и общественный транспорт ходил: трамвай, вот и теперь прогрохотавший^мимо, слева направо и, лязгнув, затормозивший на остановке, в пятидесяти метрах справа, за поворотом, возле магазина обуви. Из трамвая никто не вышел, и я, увлекшийся судьбой пса, предположил даже, что он мог вот просто сесть в трамвай и поехать куда-то направо — подальше от центра. Хорошо если направо, а то ведь мог сесть и в сторону центра, а там уж сыщи его. Впрочем, ночь была душной, и я бы на месте пса ни за что не стал бы запрыгивать в еще более душный вагон. Тем более что он лохматый фокстерьер, которому и так непросто в эту погоду. Наша же улица-переулок тут видоизменялась: проезжая часть расходилась по сторонам, освобождая в центре место вполне приличному бульвару— два ряда деревьев, с дорожкой из гравия посередине. Росли на бульваре все больше липы и ясени, имелись также кусты сирени, ныне, в начале июля, уже бездействующие. Разумеется, в моменты отчаяния или просто морально-нравственного упадка за ними имели обыкновение справлять нужду лица, по вечерам пившие напитки на аллее — там имелось определенное количество лавочек. Тем не менее это место сохраняло относительную опрятность и даже комфорт. Мы со своего тротуара посвистали возможному там Симпсону, но отклика не было. Еще в начале бульварчика была будка для торговли, полукруглый павильончик с раскладкой, типичной для точек, работающих круглосуточно. Сквозь его окна я увидел Хераскова, одного из здешних обитателей, знакомого мне примерно лет двадцать пять, поскольку он учился двумя классами младше, все в той же школе. Понятно, что мы с ним виделись постоянно. Он работал учителем, точнее — зарабатывал, но не столько в школе, сколько репетиторством по всяким языкам. Жил он ровно по диагонали от меня, в угловом доме, за которым улица примыкала к раздолбанному шоссе, идущему вдоль железнодорожных путей, прибитых к небольшой насыпи. Насыпь была отгорожена бетонным забором.Ту часть жизни кроме насыпи ограничивали отдельные склады и автобаза поодаль. Но это к слову, для общего описания местности, поскольку уж сейчас-то эти обстоятельства никакой роли не играли. На один Новый год, впрочем, Херасков раздобыл у знакомого научно-технического интеллигента лазер небольших размеров, которым мы не столько даже пугали, сколько вводили в оторопь людей, живших в доме напротив, — в 80-е годы мерзких детских игрушек, ставящих на лицах прохожих красное пятно, как от прицела снайперской винтовки, еще не было, ну а лазер, как известно, обладает тем примечательным свойством, что не дает луча, так что источник пятна определить нельзя. «Херасков» было, конечно, прозвищем, еще из времен его первой молодости, прошедшей в хиппованиях, так что «Херасков» было связано не с древним поэтом, а с его жмот-ством, переводясь на русский примерно как «хрен допросишься». В самом деле, был Херасков прижимист. Впрочем, поэзию он, как было свойственно семидесятым—восьмидесятым, знал — даже и архаистов, как отчасти филолог. Любил ли — дело другое. Одет он был неброско, я был рад его увидеть. Херасков
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (49) »