шепотом спросила о его состоянии. Она употребила очень точное выражение, казарменная грубость которого поразила меня. Мне показалось, что она подтвердила свои слова легким движением руки, но я не уверен в этом. То ли мужчина был слишком застенчив, чтобы продолжать начатое на людях, то ли он предпочитал покой комнаты, но пара поторопилась покинуть часовню. Черные одежды женщины коснулись мимоходом моего лица. Глаза у нее были молочно-белые и неподвижные, как у слепой.

Некрофилия этих двух людей была разбавлена розовой водичкой, их желания не перерастали в страсть. Но есть и другие, которые не останавливаются ни перед чем, и мне вспоминается прошлогодняя встреча на кладбище Монмартр.

Там была похоронена одна актриса, которую я знал как свою покупательницу, женщину непримечательной внешности, не способную, казалось, вызвать сильные чувства. Как только она умерла, я живо ее возжелал. Я прибыл на кладбище под проливным дождем, который еще больше усложнял мою задачу. Мне удалось открыть будку садовника, чтобы достать лопату. Я действую всегда с удивительной быстротой, и обычно мне хватает часа, чтобы открыть могилу, спуститься в нее, поднять клещами крышку гроба и, взвалив на себя труп, подняться наверх при помощи тщательно отработанной техники. После чего остается только дотащить тело до моего автомобиля, причем единственная трудность состоит в том, чтобы перекинуть труп через ограду с помощью веревки.

Той ночью ужасный дождь замедлял мои движения; напоенная водой земля была тяжела. С другой стороны, метеорологи предсказали, что дождь будет длиться около двух недель, и я не мог ждать так долго более подходящей погоды. Поднимаясь из ямы со своей тяжелой ношей, я увидел человека, который прятался за могильным камнем и наблюдал за моими действиями. Меня охватил дикий страх. Возможно, этот человек собирался погнаться за мной, убить. Или, скорее, донести на меня. Не соображая, что делаю, я бросил актрису и побежал так быстро, насколько мне позволял страх. Одним прыжком я преодолел стену и немного успокоился, только оказавшись у себя дома. Я был уверен, что тот человек не последовал за мной. Теперь мне нечего было его бояться.

На следующий день, читая газету, я узнал омерзительную новость. На кладбище Монмартр нашли труп известной актрисы, без одежды, с распоротым животом и чудовищно искалеченный. Дождь смыл все следы. Значит, страшный человек, следивший за мной, воспользовался плодами моих усилий! Это ужасно. Я заплакал от тоски и досады.

19 декабря 19…

Сегодня утром я отправился прогуляться на кладбище Иври, заснеженное, торжественное, как сахарная пирамида, странным образом затерянное в простонародном квартале. Глядя на вдову, украшавшую рождественской елочкой могилу покойного, я вдруг отметил про себя, до какой степени стали редки эти дамы в трауре, в развевающихся накидках, и зачастую почему-то блондинки, которые лет двадцать назад были постоянными посетительницами некрополей. Как правило, это были — хотя и не всегда — профессионалки, выполнявшие свою работу в тени фамильных памятников с подавляющим душу отсутствием искренности и вдохновения. Вдовье мясо.

1 января 19…

Я встречаю Новый Год в хорошем обществе — в компании консьержки с улицы Вожирар, умершей от закупорки сосудов. (Мне часто приходится узнавать такого рода подробности во время похорон.) Эта старушка, конечно, не красавица, но в ней много приятности: ее легко нести, она тиха и гибка, она хороша несмотря на ее глаза, запавшие в череп, словно у куклы. Ей вынули зубной аппарат, и от этого у нее впалые щеки, но когда я снял с нее ужасную нейлоновую сорочку, то увидел сюрприз, который она мне приготовила: груди молодой женщины, упругие, шелковистые, совершенно нетронутые! это мой новогодний подарок.

Любовь с ней отмечена каким-то спокойствием. Она не воспламеняет мою плоть, она ее освежает. Обычно я жаден до времени, которое провожу с мертвыми — оно бежит так быстро — и стараюсь использовать каждое мгновение, когда нахожусь в их обществе; но этой ночью я улегся рядом с ней, чтобы поспать несколько часов, как муж с женой, пропустив одну руку под ее маленькую голову, а другую положив ей на живот, который успел доставить мне радость.

Эту консьержку зовут Мари-Жанна Шолар. Имя, которое несомненно бы оценили братья Гонкуры.^[6]

Ее груди воистину замечательны. Если сжать их с двух сторон, получается ложбинка — узкая, мягкая, бесконечно приятная.

Я слегка поглаживаю ее редкие седые волосы, зачесанные назад, ее шею и плечи, где сейчас подсыхает полоска серебристой слизи, наподобие той, которую оставляют улитки…

11 января 19…

Мой портной — портной, сохранивший церемонные манеры былых времен и обращающийся ко мне в третьем лице — наконец не удержался и предложил мне сделать мой гардероб менее мрачным. «Поскольку черный цвет, несмотря на свою элегантность, всё же производит впечатление печали». Значит, это цвет, который подходит мне, ибо я тоже печален. Я печален оттого, что мне всё время приходится расставаться с любимыми. Портной улыбается мне в зеркале. Этот человек думает, что знает мое тело, потому что ему известно, как я укладываю в штанах свое мужество, и потому что он обнаружил с изумлением, что мышцы моих рук необычайно развиты для человека моей профессии. Если бы он знал, для чего еще может служить хорошая мускулатура… Если бы он знал, как я пользуюсь своей мужественностью, о которой он записал некогда в своем блокнотике, что я ношу ее уложенной налево…

2 февраля 19…

Одна покупательница очень хорошо сказала сегодня утром о португальском матросском сундучке XVII века: «Какой красивый! Похож на гробик!» И купила его.

12 мая 19…

Не могу смотреть на красивую женщину или на приятного мужчину без того, чтобы немедленно не пожелать про себя их смерти. Однажды, когда я был подростком, я возжелал этого даже со страстью, с жаром. Речь шла об одной соседке, высокой зеленоглазой шатенке, которую я встречал почти ежедневно. Несмотря на то, что я испытывал к ней влечение, мне и в голову не приходило хотя бы дотронуться до ее руки. Я ждал, я желал ее смерти, и эта смерть стала средоточием всех моих мыслей. Shall I then say that I longed with an earnest and consuming desire for the moment of Morella’s decease? I did.^[7] Не раз встреча с этой девушкой — ее звали Габриэль — приводила меня в состояние сильнейшего возбуждения, несмотря на сознание, что возбуждение это исчезнет с первым же шагом, который я вздумал бы предпринять. Я часами рисовал в своем воображении все опасности и виды смерти, какие могли бы поразить мою Габриэль. Я