азиаты не ценят жизнь так, как мы ее ценим. Японские генералы знают, что население не спросит с них за жизни солдат, отданные в обмен на победу, — население хочет победы, блестящей победы, победы любой ценой.

С другой стороны, могли быть и другие причины для предпринятой японцами лобовой атаки. Престиж Японии вырос во всем мире благодаря удивительному успеху ее флота в Порт-Артуре. И все же мир с сомнением качал головой и говорил: «Посмотрим, на что способна Япония на суше».

Может быть, чтобы рассеять эти сомнения и сравнять славу сухопутных войск со славой флота, Япония и пошла в лобовую атаку через обнаженные пески Ялу. Это, бесспорно, продемонстрировало мужество японских солдат. Было захвачено четыреста русских пленников, двадцать восемь орудий и несколько обозов.

Сколько русские потеряли убитыми и ранеными, пока доподлинно неизвестно. С японской стороны было убито и ранено около тысячи человек. Это была цена, которую заплатила Япония, — по ее мнению, заплатила не зря.

Есть и другое соображение. Недоверчивый старый мир качал головой и говорил: «Японцы — азиаты. До сих пор они и дрались только с азиатами. Но что будет, когда им придется сойтись с нашим племенем, с белой расой?»

Японцы очень чувствительны к этой теме, и они рвались утвердить свою доблесть в глазах белых, сражаясь с белыми. Доказать свою доблесть с самого начала значило существенно укрепить свой престиж и заставить Россию «потерять лицо» в глазах других азиатских народов.

Все эти факторы оправдывают на первый взгляд ненужную лобовую атаку японцев. Япония доказала, что ее солдаты — отчаянные и умные бойцы. Она доказала, что может на равных сойтись на поле брани с белым человеком. Тем не менее мне не кажется, что подобные соображения заставили бы белого командира бросить войска в лобовую атаку. Я уверен, что белый командир, который поступил бы таким образом, не нашел бы понимания среди соотечественников.

Кстати, насчет схватки на равных с белыми людьми. Я ехал мимо мертвых и раненых японцев на дороге и чувствовал ужас при виде военных бедствий. Заметьте, что к этому времени я уже несколько месяцев жил среди азиатских солдат. Лица вокруг меня были азиатскими лицами, кожа — желтой и смуглой. Я привык к людям другого племени. Мой разум привык принимать как должное, что здесь у воюющих людей глаза, скулы и цвет кожи отличаются от глаз, скул и цвета кожи людей моей расы. Я привык к этому, таков был порядок вещей.

И вот я въехал в город. В окна большого китайского дома с любопытством заглядывало множество японских солдат. Придержав лошадь, я тоже с интересом заглянул в окно. И то, что я увидел, меня потрясло. На мой рассудок это произвело такое же впечатление, как если бы меня ударили в лицо кулаком. На меня смотрел человек, белый человек с голубыми глазами. Он был грязен и оборван. Он побывал в тяжком бою. Но его глаза были светлее моих, а кожа — такой же белой.

С ним были другие белые — много белых мужчин. У меня перехватило горло. Я чуть не задохнулся. Это были люди моего племени. Я внезапно и остро осознал, что был чужаком среди этих смуглых людей, которые вместе со мной глазели в окно. Я почувствовал странное единение с людьми в окне. Я почувствовал, что мое место — там, с ними, в плену, а не здесь, на свободе, с чужаками.

В глубокой тоске я повернулся и поехал вдоль Ялу в город Антунь. На дороге я увидел пекинскую повозку, которую тащили китайские мулы. Рядом с повозкой шли японские солдаты. Был серый вечер, и все вещи на повозке были серые — серые одеяла, серые куртки, серые шинели. Среди всего этого сверкали штыки русских винтовок. А в груде серой ветоши я разглядел светлую голову, только волосы и лоб — само лицо было закрыто. Из-под шинели высовывалась голая нога, судя по всему, крупного человека, белая нога. Она двигалась вверх-вниз вместе с подпрыгивающей двухколесной повозкой, отбивая непрерывный и монотонный такт, пока повозка не скрылась из виду.

Позже я увидел японского солдата на русской лошади. Он прицепил на свою форму русскую медаль; на его ногах были русские офицерские сапоги; и я сразу вспомнил ногу белого человека на давешней повозке.

В штабе в Антуне японец в штатском обратился ко мне по-английски. Говорил он, конечно, о победе. Он сиял. Я ни намеком не выдал ему своих сокровенных мыслей, и все же он сказал при прощании:

— Ваши люди не думали, что мы сможем победить белых. Теперь мы победили белых.

Он сам сказал слово «белые», и мысль была его собственная; и пока он говорил, я снова видел перед собой белую ногу, отбивающую такт на подпрыгивающей пекинской повозке.