Рональд Кросс
Гражданин стереовидения

Любой вам скажет, кого ни спроси, если он не закоснел в привычке смотреть одни и те же программы по одним и тем же каналам на одном и том же языке из одной и той же страны изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год… На чем я остановился? Ах да. Любой настоящий знаток и ценитель, чутко следящий за новинками стереовидения, скажет вам: истинная сила СВ в его неуловимости, постоянной изменчивости, вечном движении. Только вы подумали, что напали на нечто стоящее, и плюхнулись в кресло с кружкой пива в руке, как передача тускнеет, и вы остаетесь в дураках, увязнув в остатках некогда живого и яркого зрелища. Люди слабые скрипят зубами, пьют пиво и стараются не принимать этого близко к сердцу. Сильные же люди скрипят зубами, вскакивают и начинают переключать каналы. Они знают - гений СВ где-то здесь, он не умирает. Он только переходит из одного места в другое. И сильный не удовольствуется малым, он преодолеет все и найдет настоящую жемчужину. Но как легко, однако, забывается, что и эта передача может вскорости измениться. Да вы и сами не прочь забыть об этом ее свойстве, забыть и поселиться в ней навсегда.

Именно так получилось на прошлой неделе с Испанией.

Я влюбился в Испанию, в ее холодный аристократизм, ее изысканность и грацию с легчайшим, но неизбежным налетом мужественной трагичности - так солнечный луч, пронизывающий кубок сангрии

[1], рождает кровавый отблеск.

Теперь я смотрел исключительно испанские программы. Нелепые комедии казались мне очаровательными своей наивностью и простодушием. Бесконечные дневные сериалы в моем представлении были исполнены с высокой искренностью в передаче страданий, столь свойственной испанскому характеру. В приключенческих передачах прямота и мужественность сочетались с благородной сдержанностью. На всех актерах и актрисах лежала печать угрюмой гордой красоты. Я любил их. Я любил испанское стереовидение. Я забывал обо всем.

И вот после трех недель интенсивного изучения испанского языка (даже во время сна мы проигрывали учебные записи) моя жена Сильв и я стали участниками пышной стереоцеремонии и получили испанское гражданство. Церемония была великолепной, и первые дни жизни на испанский лад казались восхитительными. Бодрое цоканье моих черных блестящих сапог по новым плиткам, покрывающим пол в нашей гасиенде. Первый животворный глоток сангрии на закате. Темные (недавно подкрашенные) глаза Сильв в обрамлении густых черных ресниц, устремленные на меня поверх изящного веера - черной бабочки, трепещущей в матовой (недавно отбеленной) руке.

Слова СВ-комментаторов о возможной войне с Шотландией я уже не мог отделить в своих мыслях от приключенческих фильмов, исполненных истинно мужского духа. Да, признаюсь, эти передачи волновали меня. Тревожили нечто, вновь зародившееся в моей душе, взывали к тому гордому, мужественному, сугубо испанскому чувству, которое нашептывало мне на ухо: «Испания противостоит всему миру».

И вот, нагруженный аппаратурой для тайного наблюдения - камерами, микропередатчиками, биноклем и прочим, - я впервые за много недель вышел на улицу. Помню, яркий свет и запахи буквально оглушили меня. «Выходить из дому - противоестественно для человека», - подумал я и сразу же упрекнул себя. Испанцу не к лицу такие мысли!

За домом был холм, и я, сгибаясь под своей ношей, начал подъем. Стоит добраться до вершины, думал я, и мне удастся без труда установить наблюдение за домом соседа. Ему об этом никогда не узнать, если только он не запасся одним из новых детекторов электронной слежки фирмы «Смайд энд Саммерз», а мне доподлинно известно, что такого детектора у него, к счастью, быть не может. На прошлой неделе по СВ прошла реклама этих приборов, и с тех пор во всей нашей округе только я установил в доме такой детектор. Об этом сообщил мне представитель фирмы. Так что все складывалось благополучно.

И вот я взбираюсь по крутому склону. Нещадно печет калифорнийское солнце, тяжелый груз оттягивает плечи. Моя цель - шпионить за ближайшим соседом, чей дом буквально прилепился к моему.

Испанец шпионит за шотландцем в Бербанке. Как ни странно, это не показалось мне нелепым. Испанцы лишены чувства юмора. Позже я понял, что это, безусловно, одно из слабых мест в суровом характере испанца. Но в то время такая мысль не приходила мне в голову.

Я взбирался на холм, продираясь через сухой ползучий кустарник. Шипы и колючки впивались в носки, забивались в туфли. Кожа зудела. В горячем воздухе висела пыльца. Я как будто погрузился в воду. Густую горячую воду. Чем ближе я подбирался к вершине, тем чаще приходилось останавливаться. Через каждые два шага я приседал на корточки, опускался к этим злобным колючим плетям и, хрипя, давился огромными глотками горячего звенящего воздуха. Бешено колотилось сердце. Голова раскалывалась.

Помню, я оглянулся, и мне почудилось, что все оставшееся там, внизу, отодвигается дальше и дальше, пока тесный ряд крошечных кукольных домиков не показался мне чем-то из другого мира, населенного другими существами. «Как они примитивны», - подумал я. Мысленно я видел Паркенса и себя самого: мы медленно выходили из игрушечных домов и в нелепом танце двигались по крошечным дворикам. На нем - шотландская юбка, на мне - одеяние испанского вельможи. Я моргнул. Видение исчезло. Сердце забилось ровнее - скоро мне предстояло узнать, каким обманщиком может быть мое сердце.

Когда я добрался до вершины и начал устанавливать приборы, во мне зашевелились сомнения. Почему я это делаю? Потому лишь, что видел на прошлой неделе, как Паркенс и его жена разгуливали в шотландских юбках? И потому только, что мы («мы» - значит Испания) собираемся воевать с ними («с ними» - значит с Шотландией)? Но ведь этот увалень - мой ближайший сосед. И самое большее, в чем его можно упрекнуть, это дурной вкус. Пусть даже отвратительный вкус.

Подобные мысли проносились в моей голове, когда я неожиданно понял, что со мной происходит. Тревожные сигналы о неблагополучном состоянии организма все настойчивее проникали в сознание, вытесняя все прочие мысли. Натиск этих сигналов был бы еще стремительнее и успешнее, не старайся я изо всех сил подавить их. Я не желал понимать их значение.

И вдруг все стало предельно ясно. Левую руку охватила глухая нарастающая боль. Я уже не карабкался на холм, но дыхание не успокаивалось. Голову сжимал обруч. Все это, однако, было мелочью в сравнении с медленной, удивительно тупой болью, неумолимо заполняющей грудь. Неожиданно я осознал, что какое-то время двигаюсь согнувшись в три погибели. Теперь я ложился, нет, я падал в чахлую траву, в ядовитые