снова говорил, какой у нас замечательный лагерь и как хорошо мы будем проводить в нём время.

Потом слово взяла Ирина Васильевна. Она сказала, что электрик проведёт свет в палатки лишь завтра и потому все желающие могут сегодня переночевать в домиках, а тем более девочки.

Но никто, даже девчонки, ночевать в домиках не захотели.

Сергей Анатолиевич протрубил в горн отбой, и все разошлись.

Мы уже познакомились с некоторыми ребятами — Юркой, Витькой и Вовкой — и очень друг другу понравились: они даже предложили нам лечь у себя, по двое в одном кровати, но Ирина Васильевна сказала, что нечего выдумывать, потому что полно свободных мест, и мы от них ушли.

Вышло так, что мы с Митькой и Славкой остались в палатке втроем. Девочки заняли четыре палатки, ребята — две, и, чтобы полностью занять третью, ребят не хватило.

Мы легли, но спать не хотелось.

— Надо, наверное, пойти девчонок попугать, — когда разговора и смех кругом стихли, сказал Митька таким тоном, будто ему очень не хотелось.

— Зачем? — спросил Славка.

— Потому что в лагерях всегда пугают, — со знанием дела объяснил Митька. — Ты пойдешь, Серый?

Но я притворился, что сплю: очень не хотелось вставать из теплой кровати.

— Вот ты только послушай, какой сейчас крик поднимется, — сказал мой друг и, завернувшись в простыню, выскочил на улицу.

Но никакого крика не поднялось, а через минуту к нам вошёл начальник лагеря, таща за руку Митьку.

— Я тебе попугаю! — сердито, стараясь не повышать голос, шептал он. — Я тебе попугаю! Ещё хоть один раз — и поедешь к папе с мамой. Вон посмотри: твои товарищи спят уже давно.

— Я не хотел, — оправдывался Митька. — Честно, не хотел. Я перепутал. Я думал — там девочки.

— Я тебе дам девочек! Спи сейчас же! — И начальник лагеря ушёл.

— Слышь, Серый? — сказал Митька. — Видел бы, как он испугался!

— Ну! — не поверил Славка.

— Испугался, точно! И как...

— Что?

— И как схватит меня за руку.

— Если бы он испугался, то за руку не хватал бы.

— Из испуга и схватил. И как это я палатки перепутал? Давайте лучше истории рассказывать.

И мы начали рассказывать разные истории.

Я рассказал целый ковбойский фильм, а Славка — о том, как однажды враги порвали знаменитому скрипачу Паганини все струны, кроме одной, но все равно он сыграл на одной струне. Тогда Митька поинтересовался, не мог бы и он, Славка, если бы враги попортили ему весь аккордеон, кроме одной клавиши, сыграть на этой клавише какую-то мелодию. Славка сказал, что на такие глупые вопросы он и отвечать не хочет.

— Раз так, — обиделся Митька, — я тебе свою историю не расскажу. А она у меня очень интересная. Можно даже без преувеличения сказать что ваши рассказы — ничто по сравнении с моим.

Славка очень заинтересовался и стал просить Митьку рассказать. Но Митька притворился, что спит, и захрапел. А когда Славка перестал просить, перестал и храпеть.

В лагере царила тишина. Тусклый месячный свет пробивался сквозь щёлку входа. Я уже было закрыл глаза, когда услышал шепот Митьки:

— В одном чёрном-пречёрном лесу была чёрная-пречёрная поляна. И на той чёрной-пречёрной поляне, стоял чёрный-пречёрный дом...

Я эту историю слышал уже раз сто, потому что Митька никогда не упускал возможности поделиться ею с кем-нибудь. Единственным, что нужно было для этого, — тьма. Такая тьма, как сейчас, его устраивала.

— ...Стоял чёрный-пречёрный стол, — зловеще шептал мой друг. — А на тому чёрном-пречёрном столе стояла чёрная-пречёрная...

Как ни удивительно, Славка выслушал рассказ почти до конца, только когда Митька начал о красной руке, не выдержал и начал просить, чтобы тот перестал. Митька порассказывал ещё немного и замолк. Я задремал, но со вскоре проснулся от дикого визга. Оказалось, что это Митька подполз к Славке и схватил его за ногу.

Славка сидел на кровати и грозился, что завтра о всем расскажет вожатой. Митька оправдывался, что это он просто по-дружески пошутил, и просил, чтобы Славка не рассказывал.

— Просто ты мне сразу понравился, — объяснял он. — А если мне человек нравится, то мне с ним хочется пошутить. А если мне с кем-то не хочется шутить, то так и знай — меня этот человек не интересует.

Славка же говорил, что он знать ничего не хочет и что ему безразлично, с кем там Митька шутит, но чтобы с ним так не шутил. Он слез на пол, полез под кровать и вытянул оттуда аккордеон.

— Это ты зачем? — изумился Митька.

— Я вспомнил, что сегодня не играл, а мне надо упражняться каждый день, — объяснил Славка.

— Так уже же поздно!

— Раз для твоих идиотских шуток не поздно, — ответил Славка, — то для музыки и подавно. Я тихонько. Никто и не услышит. Всё равно ты спать не даешь.

Сперва он заиграл, как сам объявил, гамму до-мажор, потом ре-мажор.

Митька же сказал, что он мажорные гаммы знает как облупленные, потому что на уроках пения весь класс их поёт, и что Славкины гаммы не то что до-мажором, а и с гамами ничего общего не имеют.

— И надо было тебе ради таких гамм аккордеон сюда тащить! Я думал, ты Баха будешь играть или «битлов».

— Так темно же, — оправдывался Славка. — Клавиш не видно.

— А как не видно, то не играй.

Но Славка не послушался и объявил ми мажор.

Однако ми мажор он заиграть не успел, потому что к нам вбежал начальник лагеря.

— Это ты, Омельчук, снова? — зашептал он, хотя, как мне казалось, ему хотелось кричать. — Чтобы завтра и духа твоего не было в лагере. Сам, сам отвезу тебя домой и собственноручно передам родителям!

— Ну вот, снова Омельчук... — заканючил Митька. — Всегда Омельчук! Я сплю давно! Разве я виноват, что ему среди ночи играть захотелось?

— Удивительно! — сказал начальник лагеря, увидев Славку. — Это ты решил играть?

— Ага! — чистосердечно сознался тот. — Мне нужно упражняться каждый день, а сегодня, значит, я день пропустил.

— Ну ничего, — утешил его начальник лагеря. — Завтра будешь играть вдвое больше чем обычно. А сейчас — спать!

— Вишь, — сказал переждав Митька. — Ему — так ничего, а меня — так из лагеря...

Он ещё немного побубнил, а потом замолк и засвистел носом. Славка дышал глубоко, и я понял — он тоже спит.

Я же заснуть не мог — все время переворачивался с боку на бок и сердился на Митьку с Славкой. «Это же надо, — думалось, — не давали человеку покоя, говорили, бегали по лагерю, визжали и играли на аккордеоне, а теперь спят как убитые. А ты здесь мучься бессонницей в юные годы».

И вдруг я услышал на улице чьи-то шаги. Собственно, если бы это были просто шаги, то ничего необыкновенного или страшного в них и не было б. Но это были не просто шаги: осторожные,