Лара (Джордж Гордон Байрон) Страница 1 - Litvek

В доменах Лары празднует народ;

Почти забыт рабами ленный гнет;^[1]

Их князь, кто с глаз исчез, не из сердец,

Самоизгнанник, — дома наконец!

Сияют лица, замок оживлен,

Стол в кубках весь, на башнях зыбь знамен;

Уютный свет кидая вдоль долин,

Вновь сквозь витражи заиграл камин;

И веселы вассалы у огня:

Глаза горят, грохочет болтовня.

Вернулся Лара в замок родовой,

Но для чего он плыл в простор морской?

Лишась отца, юн, чтоб сознать ущерб,

Сам властелин, он, взяв наследный герб,

Взял страшную и горестную власть,

Что лишь покой у сердца может красть.

Кто мог сдержать его? И мало, кто б

Успел внушить, что сотни торных троп

Путь к преступленью. Правил он тогда,

Когда юнцу всего нужней узда.

Что нам следить за шагом шаг тот путь,

Где молодость его могла мелькнуть?

Был краток путь для буйства юных сил,

Но все ж в конце он Лару надломил.

И юный Лара кинул край родной;

И лишь, прощаясь, он махнул рукой,

Исчез и след его, и, день за днем,

Все перестали вспоминать о нем.

Отец его скончался, он пропал,

Вот все, что мог любой сказать вассал.

Исчез безвестно. Не погиб ли он?

Все равнодушны, мало кто смущен:

Звук имени его, средь гулких зал,

Где мерк его портрет, не пролетал;

С другим невеста скрасила судьбу;

Кто юн, — тем чужд он, старики ж — в гробу;

«Он жив», — твердит наследник, про себя

По трауру желанному скорбя.

В обители, где предки Лары спят,

Висит гербов печально-стройный ряд;

Нет одного лишь в веренице той,

Что приютил готический покой.

Вот прибыл он, нежданно одинок;

Зачем, откуда — кто сказать бы мог?

Лишь стихла радость, каждый удивлен

Не тем, что прибыл, — тем, что медлил он.

Без свиты он; с ним только паж один,

Совсем дитя, страны далекой сын.

Для всех, кто дома, кто в земле чужой,

Проходят годы с той же быстротой;

Но если нет о ком-нибудь вестей,

Крылами Время машет тяжелей.

Все видят Лару, но любой смущен:

Где — в прошлом ли, иль в настоящем — сон?

Он жив, он свеж, но годы и труды

На нем свои оставили следы;

Хоть не забыл своих пороков он,

Но, может быть, был жизнью отрезвлен;

Дурных иль светлых нет вестей о нем;

Еще он может свой прославить дом;

Он был жесток, но черствость юных лет

От жажды наслаждений и побед;

И если тот не вкоренен разврат,

Его и без раскаянья простят.

Все в нем другое; это всяк поймет;

Каким ни стал он — он уже не тот.

Легли морщины меж его бровей;

То — знак страстей, но лишь былых страстей.

Он так же горд, но пылкости той нет;

Бесстрашен вид, презрителен привет;

Важна осанка, верен зоркий взгляд,

Чужую мысль ловящий вперехват:

Сарказмом едким напоен язык

(То жало духа, что и сам постиг

Яд мира и, как бы шутя, язвит,

И много скрытых ран кровоточит).

Но, сверх того, был чем-то странен он,

Что выражал порою взор и тон.

Любовь и слава, почесть и успех,

Что нужны всем, доступны ж не для всех,

Его души, как видно, не мутят,

Хоть жили в ней немного дней назад.

Но чувств глубоких непонятный строй

В лице бескровном возникал порой.

Он не терпел расспросов, да и сам

О странствиях по дебрям и лесам

Молчал, стараясь все же подчеркнуть,

Что совершил неузнанным весь путь.

Пытались и в глазах его читать,

И у пажа, что можно, разузнать,

Но нет: он все таил от глаз чужих,

Как бы то было недостойно их.

Когда ж пытливец был упрям, то взор

Его мрачнел, и — рвался разговор.

С ним радостно встречались все опять,

И сам был рад людей он посещать:

Высокой крови, всем князьям сродни,

Среди магнатов проводил он дни,

У знатных и веселых пировал,

Их радости и горе созерцал,

Но никогда участья не приняв

В смятеньи их забот или забав.

Ему не нужно то, что всех влечет,

Людских надежд взвивая зыбкий лет:

Ни честь пустая, ни сбиранье благ,

Ни страсть красотки, ни погибший враг.

Отъединен от всех, казалось, он

Магическим был кругом огражден;

Был взор его пронзителен и строг,

И с ним никто развязным быть не мог;

Вглядясь безмолвно, робкие душой

Шли прочь и ужас поверяли свой;

Но, кто умней, — твердить повсюду рад,

Что он гораздо лучше, чем на взгляд.

Не странно ли? Он в молодости был

Весь — жажда счастья, жизнь, движенье, пыл;

Бой, бури, женщины — все, что манит

Восторгами иль гибелью грозит,

Всем овладел он, все изведал он,

То счастьем, то страданьем награжден,

Не зная граней. В бешенстве страстей

Забвенья он искал душе своей.

Средь ураганов сердца презирал

Борьбу стихий он, схватку волн и скал;

Средь исступлений сердца он порой

И господа дерзал равнять с собой;

Раб всех безумств, у крайностей в цепях,

Как явь обрел он в этих диких снах,

Скрыл он, но проклял сердце, что могло

Не разорваться, хоть и отцвело.

Теперь он в книги устремлял свой взор

(Был книгой человек до этих пор);

Нередко, странным чувством увлечен,

На много дней от всех скрывался он;

Тогда слыхали слуги (хоть зовет

Их редко он) все ночи напролет

Тревожный шаг вдоль темных зал, где в

Джордж Гордон Байрон Лара

Повесть

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX