на меня всегда останется. Решил сперва на здешний люд посмотреть.

Снорри кивнул, искоса взглянув на стоптанные сапоги попутчика. Земля большая да жесткая, вон как подметки-то искромсала.

— А что смотреть? Здесь народ смирный. Вот только…

Снорри прикусил язык. Нечего в пути поминать всякую накипь человеческую.

— Только что? — без особого интереса спросил отставной офицер.

— А, так, — протянул Снорри. — Пошаливают иногда… разные. Да что ж мы беседы ведем, а как кого зовут, и не знаем. Я — Снорри Прищур.

Он указал пальцем на левый глаз, полуприкрытый тяжелым веком.

— Все так зовут, я уж и забыл, как по метрикам.

— Ларс Иверсен.

— Ну, а раз так, гере офицер, — Снорри поднял бутылку, где еще вдоволь плескалось, — давай-ка, что ли, за знакомство.

* * *

Есть умные люди, есть не слишком, а есть он, Ларс Иверсен. Дурак дураком. А дураков судьба вечно тащит в самые дебри.

Надо было брать билет на дилижанс. Безобразно дорого, конечно, но зато не пришлось бы тащиться по проселкам, не зная, доберешься ли к ночи до человеческого жилья или останешься посреди соснового бора под звездами. Но пришла в дурную голову блажь пройтись…

Нет, сначала путь был вполне сносным: ровное шоссе, вдоль которого высились телеграфные столбы, шумные фабричные города, накрытые завесой угольного тумана, узкие картофельные поля. Все привычное, знакомое, правильное. Но стоило только миновать Кольбро и войти в пределы фюльке Таннмарк, как цивилизация исчезла, стершись, словно позолота с фальшивой кроны.

Сначала пропала угольная пыль. Ларс подивился на то, как прозрачна, оказывается, бывает небесная высь, но любовался недолго — от непривычки к чистому воздуху его накрыл приступ жуткой головной боли. Пришлось сворачивать в ближайший поселок и искать аптекаря.

Позже головная боль отступила, но зато шоссе сузилось до обычной проселочной дороги, покрылось рытвинами и сделалось ужасно каменистым, что напрямую угрожало жизни его сапог. Пропали возделанные поля, и ветер уже не звенел проводами телеграфа, потому что подле крошечного предгорного селения линия взяла и кончилась. Купить еды и найти ночлег стало негде — кругом тянулись безлюдные уступы, и дорога забирала все выше и выше в горы. В довершение всего на очередной развилке Ларс, как видно, повернул не туда и в конце концов очутился в порядочной глуши. А тут еще надвинулась гроза.

Словом, к тому моменту, когда удача наконец соизволила улыбнуться, явив гнедую кобылу и повозку, Ларс костерил и ливень, и лес, и свое дурное упрямство последними словами. Он до жути боялся, что дождь подпортит конверт и припрятанные в сумке патроны.

Обошлось: добраться до заветной жестянки вода не успела, в очередной раз подтвердив, что дуракам иной раз и везет.

Старик возчик оказался на редкость зорким и догадливым (даром, что выглядел на манер тощего гриба-опенка), а содержимое бутылки — густым и согревающим. Ноги перестали гудеть, зато голова слегка затуманилась.

Снорри Прищур трепался про многочисленную родню, про прошлогодний урожай, про дороговизну соли и про что-то еще, совсем неразборчивое за шумом ветра и фырканьем гнедой. Болтовня не раздражала, напротив успокаивала, почти баюкала, и собственные мысли плескались и отступали, словно легкие волны.

Нужно сделать небольшую передышку. Выспаться. Почистить оружие. Починить сапоги. Говорят, дальше за Рандберге лежат лишь узкие горные тропы. На запад — в Вармельстид, на восток — в Киулукки и на север, в Левердаллен и дальше, до самого Фельдгейма, за которым только седой океан.

Непростая земля. Жесткая.

Они тащились сквозь дождь, а он становился все тише, пока не сошел на нет, оставив после себя сонный перестук капель, сброшенные на дорогу сосновые шишки и острый привкус свежести на языке. И тишину, ту особую тишину, которая поселяется в мире каждый раз после того, как небо очистит землю водой и огнем.

Никто не попадался навстречу, и Ларс в который раз за день усомнился: а живут ли здесь вообще люди. Или только ласточки, что режут вечернее небо острыми крыльями? Словно отвечая на его незаданный вопрос, возница обернулся.

— Ну, добрались, — сказал он. — Вот и Миллгаард. Слышишь, гере офицер⁈

Блеяли овцы. Ларс приподнялся на локте и увидел, как дорога резко вильнула и вывела из лесной тени на обширное открытое пространство прямо под свет предзакатного солнца.

Селение оказалось неожиданно большим и зажиточным. Одна за другой тянулись усадьбы, обнесенные жердяными изгородями, крепкие срубные дома блестели белой краской наличников. По широкой, вдрызг разбитой копытами и колесами улице шествовали гуси, и гнедой с трудом удалось прорваться сквозь гогочущую ватагу. Дальше, у мельничной запруды, спускались на водопой коровы.

— Большое стадо, — заметил Ларс, усаживаясь рядом с возницей. Потомственный горожанин, он ни пса не смыслил в разведении скота, но животины выглядели упитанными и довольными.

— Да, — отозвался Прищур, — коровки здесь отменные. Наша таннмаркская порода…

Картину общего довольства и мира портила только мельница, точнее то, что от нее осталось: закопченные камни фундамента, по которым, словно госпожа, переступала ворона, да обугленные бревна. В ручье виднелся остов мельничного колеса. Земля по берегу почернела, лишь по краям выгоревшего пятна пробивались мокрые лопухи и осока.

— Видал, гере офицер? — Снорри ткнул пальцем в сторону пожарища. — Беда просто! Раньше бы я сюда завернул и все дела бы обделал, а теперь что? Тащись дальше до самого Геслинга, день теряй, деньги на ночлег трать. Мучение одно!

— А что же не отстроят?

В самом деле, такое большое селение — как без мельницы?

— Да уж год с лишком не могут поставить. Сначала здешние место новое выбирали. После репу чесали, кто в какую долю войдет. Пока делили, зима прошла. Так ничего и не решили толком. А пока они мозговали да спорили, Йотун раз — прибрал участок к своим ручищам-то! Выкупил! Теперь гадай, какую цену за помол выставит…

— Оборотистый, как видно человек…

— Дельный. Но уж больно нравный. Не поспоришь. Одно радует — за дело бодро взялись. Думается, к осени поставят.

— А отчего же не здесь? — Ларс в недоумении оглянулся на берег. —