играю?
— Змеи спят, — ответил Крестинский. — Четыре кобры.
— Змеи! — закричал Гера и вскочил на ноги, подняв с ковра свою шляпу, футляр от флейты, флейту и свои башмаки, которые он снял для удобства и покоя. Голуби улетели в открытые окна и двери. — Мудрые змеи зашевелились, — сказал Бахрам, — а кроткие голуби улетели. Когда Гера немного успокоился, он сказал: — Я рад, что моя музыка может взволновать даже кобру!
На вершине бархана стоял в ожидании бурый верблюд. На спину ему был наброшен чёрно-красный
— Змеи! — закричал Гера и вскочил на ноги, подняв с ковра свою шляпу, футляр от флейты, флейту и свои башмаки, которые он снял для удобства и покоя. Голуби улетели в открытые окна и двери. — Мудрые змеи зашевелились, — сказал Бахрам, — а кроткие голуби улетели. Когда Гера немного успокоился, он сказал: — Я рад, что моя музыка может взволновать даже кобру!
11
У Крестинского в руках была палка. Обыкновенная палка, без всяких украшений, только на конце она была раздвоена, как маленькая рогатка. — Стоит только прижать голову змеи рогаткой к земле, как она становится совершенно неопасной, — объяснил Крестинский. — Легко сказать! — заметил Муравьёв. Крестинский был не простой охотник, а учёный. Он дал мне свою палку с рогаткой на конце и сказал: — Храни! Мама всё время присматривалась к Крестинскому. Вид у него был усталый, и сквозь загар проступала странная желтизна и бледность. Он накинул на плечи меховую куртку и поёжился. Я удивился: жара стояла такая, что невозможно было выйти на солнце, а ему холодно. — Вы больны, — сказала мама. — У вас малярия. Вам нельзя здесь больше оставаться. Надо немедленно ехать в Байрам. Там есть хорошая больница. — Пустяки, — ответил охотник. — Не обращайте внимания. И он прилёг на ковёр, прикрыв глаза тыльной стороной ладони. Чайханщик принёс свежезаваренного чая и сказал, что охотник уже второй день живёт здесь и по ночам разговаривает во сне. Мама раскрыла дорожную аптечку, нашла флакон с белыми таблетками хинина и заставила Крестинского выпить лекарство. — Поедемте с нами, — говорила она. — Уехать? — ответил охотник. — А как же мой Волчок? Мы ничего не могли понять. Чайханщик сказал, что с охотником была умная, хорошая собака, которая вдруг пропала, и Крестинский её всюду разыскивает уже два дня. — Два дня, — сказал отец и взглянул на часы. — Время не ждёт, пора в путь! — Но оставить его тут мы тоже не можем, — сказала мама. Гера Утин сложил флейту в футляр и задумался, глядя на охотника. Слышно было, как Бахрам во дворе заводит мотор машины. Муравьёв разволновался и сказал, что надо или сейчас же найти собаку, или взять с собой Крестинского без неё.12
Я незаметно выбрался из чайханы и побежал к самому высокому бархану. Мне казалось, что сверху я увижу всю пустыню. И где бы ни был Волчок, я сразу найду его. Бархан был очень высокий, и я взбирался на него долго, цепляясь за песок и сухие колючки. Ветер уносил пыль из-под ног. Наконец я оказался на самом гребне и огляделся. Вокруг были такие же барханы, одни пониже, другие повыше. Только внизу белела костяная роща, вроде той, которую мы осматривали вместе с Муравьёвым. В небе таяло маленькое серое облачко. Я спустился к саксауловой роще. — Волчок! Волчок! — кричал я. Никто не откликался. В саксауловой роще было пустынно и тихо. Но в руках у меня была палка охотника, раздвоенная на конце, и с ней я ничего не боялся. Потом я услышал, что кто-то окликает меня. И увидел слева на бархане Геру Утина с флейтой, а справа, на другом бархане, Муравьёва с увеличительным стеклом и зонтиком под мышкой. Они решили, что я тоже потерялся. А я не потерялся! И не думал… — Если ты не потерялся, почему же ты плачешь? — спросил меня Гера Утин. — Потому что я не нашёл Волчка, — ответил я. Смеркалось. Вдали пробежали шакалы и залаяли, заскулили, заплакали за барханами. Голоса их были дикими и злыми.13
Бахрам и отец бережно перенесли Крестинского в фургон. Охотника уложили на расстеленные одеяла. Наполнили горячим чаем термос, и теперь мама держала его вместе с аптечкой наготове. Бахрам завёл мотор. Мы уже попрощались с чайханщиком, который пожелал нам счастливого пути. И вот тут-то Гера извлёк свою флейту из футляра и заиграл арию Орфея, устроившись на ступеньках чайханы. — Вы с ума сошли! — сказал Муравьёв. — Мы уезжаем, торопимся, а вы опять со своей музыкой! Он играл ещё лучше, чем прежде. Музыка его была слышна далеко вокруг. Её нельзя было не слушать. Бахрам выключил мотор и выглянул из кабины. Отец подошёл ближе к Утину, забыв взглянуть на часы. Мама слушала музыку издали. А когда Гера Утин окончил арию, чайханщик подошёл к нему, положил ему руку на плечо и сказал: — Меня зовут Али. Ты очень хорошо играешь. Приезжай, моим гостем будешь… — Очень рад, — сказал Гера, — очень рад. — И снова заиграл на флейте. И вдруг, словно из-под земли, выросла худая насторожённая собака и подошла к фургону. — Волчок! — закричал я. Волчок подошёл к машине. Но Крестинский крепко спал и не видел этого. — Орфей! — сказал Муравьёв, обращаясь к Герасиму Утину. — Ничего не скажешь. — Теперь вы понимаете, — воскликнул Гера, — что такое музыка! Я схватил Волчка и поднял его с земли. Мама помогла мне, и Волчок прыгнул в кузов, стал тормошить Крестинского, лизать ему щёки. Крестинский обнял его за шею и тихим голосом сказал: — Волчок!14
Ночью мы проехали Дехканский мост. У мамы хранились газеты и фотографии тех лет, когда строился этот мост. И я узнавал отца на фотографиях среди рабочих и военных на берегу реки или под навесом инженерного домика. Я очень хотел увидеть Дехканский мост, но сквозь сон запомнил только огни на башнях, стальные переплёты и далеко внизу тёмную воду, по которой гналась за нами луна. А утром, уже вблизи Верблюжьего колодца, мы вдруг увидели маленького мальчика лет шести. На нём была высокая туркменская шапка, тёплый халат и мягкие сапоги. — Кумли, — сказал о нём с уважением Бахрам. — Сын пустыни. Пески здесь называют «кумы», и того, кто родился в пустыне, называют «кумли». Мальчик остановился и поздоровался с нами. — Он потерялся, — сказала мама. — Мы должны взять его с собой… Бахрам засмеялся и спросил мальчика по-туркменски: — Ты потерял дорогу? Может быть, поедешь с нами? Мальчик поклонился и покачал головой. — Он знает здесь все дороги, — сказал Бахрам, — и никуда не торопится. Он посмотрел с уважением на Кумли. — По крайней мере, — настаивала мама, — мы могли бы его подвезти до Верблюжьего колодца. — У него свой транспорт, — ответил Бахрам. — Вон, посмотрите!На вершине бархана стоял в ожидании бурый верблюд. На спину ему был наброшен чёрно-красный