съем его. Вместе с тобой.

Он молниеносно схватил отшельника и поднес к жвалам. Анунна верещал и бился, а страшные костяные челюсти ходили ходуном, перемалывали кости, кожу и рубище. По животу и ляжкам бога на шлифованный мрамор подиума стекала отвратительная бурая кашица. Конан, Абакомо и все люди на площади зачарованно глядели, как грозное божество расправляется с неугодным рабом.

— Вот и все. — Нергал засунул между жвалами коготь мизинца и выковырял зеленоватую бронзовую цепь с широким блестящим обручем. — Нет его больше ни среди живых, ни среди мертвых. Ушел в небытие и унес с собой преданность непобедимых агадейских солдат. Абакомо, — он опустил голову и взглянул на распростертого ниц властелина, — ты еще не понял, в чем твоя ошибка?

— Нет, величайший…

— Ты не должен был призывать меня на помощь, — добродушно объяснил Нергал. — Ты имел право разбудить лишь затем, чтобы сказать: величайший, вот мир смертных, я покорил его, и я кладу его к твоим стопам. Тогда бы я не стал сердиться. Наоборот, вознаградил бы за рвение. Ну, скажи: разве это дело — будить такого грозного бога, как я, чтобы клянчить милостыню?

— Не дело… — потерянно проговорил император.

— Добро бы ты был первым и последним. Я бы, наверное, тебя простил. Но ведь раз в полвека обязательно находится покоритель мира, который при первом же намеке на загвоздку бежит ко мне вприпрыжку и кричит над ухом: «Выручай, Нергал! Запакво саламан дудуриха! Скорее проснись и возьми на ручки!» В последний раз это сошло с рук… Кому бы ты думал? Анунне! Это уже потом смертные сочинили красивую легенду, будто он раскаялся и все такое. Перед штурмом Дадара у него действительно была ночь мистического транса. Он взывал ко мне. Мог преспокойно захватить город без моей помощи, но решил подстраховаться. Он еще дешево отделался! Я лишил его только рассудка, а мог бы — и жизни.

Нергал уперся в подлокотники мертвенно-сизыми ладонями, закряхтел, поднимаясь на ноги.

— Ты мне неинтересен, Абакомо. У тебя нет стержня, а с одним честолюбием еще никто не завоевывал мир. Вот у Конана, — он кивнул в сторону киммерийца, так и простоявшего все это время с мечом наизготовку, — стержень есть, и с честолюбием все в порядке. Может, из тебя выйдет толк, а, бродяга? Ладно, не отвечай, будущее покажет. Ы-ы-эх-хххыа-а… Ну, все, я пойду досыпать, а ты держи. — Цепь с обручем звякнула о подиум возле головы монарха. — Так и быть, я дарю тебе жизнь, но отныне твое место на цепи. В пещере не иссякнет вода, а паломники не дадут умереть с голоду. Со временем и о тебе насочиняют красивых мифов.

Он выпрямился, запрокинул голову и прижал ладони к ногам, но вдруг спохватился и строго предупредил Абакомо:

— Не вздумай ослушаться! Рано или поздно все равно спустишься в мое царство, и тогда, клянусь, позавидуешь смерти Анунны.

Он снова вытянулся в струнку, насколько это позволяли громадный безволосый живот и уродливый горб, и исчез. Утонул в подиуме.

Император Великой Агадеи опустил щеку на гладкий мрамор. Даже не взглянув на него, Конан убрал меч в ножны и направился к лестнице.