- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (13) »
Борис Лавренёв Рассказ о простой вещи
Кинематограф.
Улица… Рассвет… На стене косо и наспех наклеенный листок…
ЭКСТЕННОЕ СООБЩЕНИЕ. Красные покидают город. Части доброармии вступили в предместье. Население призывается к спокой- ствию.Мимо листка проходит запыленный красноармеец. Тяжело волочит винтовку. Видит листок… …срывает с бешенством и внезапной злобой. Губы его шевелятся… Ясно, что он с надрывом и длинно ругается.
Иностранец.
Зеркало в облезлой раме, с зелеными пятнами гнили на внутренней стороне, треснуло когда-то пополам, склеивали его неумелые руки, и половинки сошлись неровно, под углом. От этого лицо резалось трещиной на две части, нелепо ломалось, и рот растягивался к левому уху идиотской гримасой. На спинке стула висел пиджак, а перед зеркалом брился человек в щегольских серых брюках и коричневых американских, тупоносых полуботинках. Голярня в пригородной слободке, между развалинами пороховых погребов, была невероятно грязна, засижена мухами, пропахла самогоном, грязным бельем и гнилой картошкой. И такой же грязный и лохматый, не совсем трезвый, хохол, неизвестно зачем открывший свое заведение в таком месте, куда даже собаки забегали только поднять ножку, обиженно сидел у окна и искоса смотрел на странного посетителя, пришедшего ни свет ни заря, чуть не выбившего дверь, отказавшегося от его услуг и на ломаном русском языке потребовавшего горячей воды и бритву. Пыльные стекла маленького окна вздрагивали ноющим звоном от приближавшегося орудийного гула, и при каждом сильном ударе брившийся поглядывал в сторону окна спокойным, внимательным серым глазом. В алюминиевой чашке, в снежных комках мыльной пены, золотыми апельсинными отливами блестели завитки сбритой бороды и усов. Брившийся отложил в сторону бритву и намочил в горячей воде тонкий носовой платок. Обтер и попудрил лицо, достав из брюк карманную серебряную пудреницу. Потрогал пальцем гладкие щеки и круглую ямочку на подбородке, и рот его, твердо сжатый и резкий, вдруг расцвел на мгновение беззаботным розовым цветком. Но окно опять заныло от орудийного удара. Хозяин вздрогнул и, как бы очнувшись, сказал хрипло: – Жарять!.. Зовсим блызко!.. – Comment?.. Что ви гаварит? Иностранец быстро повернулся к хозяину и услышал обиженное ворчание: – Що кажу?.. На ж тоби!.. Пьятдесят рокив казав – люды розумили, а теперь непонятково!.. Христиане розумиют, а на бусурманина мовы не наховаешь! – А! – протянул иностранец. И к вящему изумлению хозяина вынул из кармана маленькую коричневую аптекарскую склянку, откупорил ногтем глубоко увязшую пробку и вылил на блюдце остро пахнущую жидкость. Намочил головную щетку и круглыми взмахами стал водить по прическе от лба к затылку. Открыв рот, хозяин увидел, что намокавшие золотистые волосы потускнели и медленно почернели. Иностранец встал, вытер голову платком и тщательно расчесал пробор. Пристегнул воротничок, завязал галстук и, когда надевал пиджак, услыхал нудный голос хозяина: – От-то, оказия!.. Що це вы з волосьями зробили? Чи вы мабуть кловун, чи ще яке комедиянство?.. Иностранец легко улыбнулся: – Ньет!.. Я ньет клоун, я купца! Мой имь Леон!.. Леон Кутюрье! – Воно и видать, що нехристь!.. И имя в вас не людское, а неначе собаче… Куть… куть! Скильки ще гамна на свити!.. И хозяин с презрением плюнул на пол. Леон Кутюрье снял с вешалки легкое пальто, нахлобучил на затылок котелок и сунул в руку хозяину крупную бумажку. Хохол захлопал ресницами, но, прежде чем он опомнился, иностранец был на улице и зашагал вдоль садовых заборов к городу, из-за далеких труб которого рачительным и румяным хозяином скосоурилось солнце. Хозяин недоуменно смял деньги, мелкие морщинки его щек скрестились лукавой сеткой, и он хитро посмотрел в окно. Качнул лохматой головой и произнес веско и ясно: – Неначе скаженый!..
«Au revoir, храбру jeune homme!»
Был погожий и теплый предосенний день. Леон Кутюрье беспечно пошел по тротуару в том же направлении, в котором двигались кучки муравьившихся людей. За широким раскатом настороженно опустелой улицы открылся старый парк, над сбегавшим вниз обрывом, а под ним лениво лизала пески и ржавые глины обмелевшая, зеленоватая река. Над самым обрывом белесой лентой легла аллея, огороженная чугунной резной решеткой, осененная столетними широколапыми липами. Решетка взбухла грузом прижавшихся и повисших на прутьях человеческих тел. На другой стороне реки, в заречье, покрытом прожелтью камышей, изрезанном синими червяками рукавов, по узкой гати двигались кучки крохотных рыжих букашек, поблескивая по временам металлическими искорками. Когда Леон Кутюрье, беспрестанно извиняясь, приподымая котелок, протиснулся к решетке, издалека, слева, оттуда, где был вокзал, тяжко и надсадисто грохнули четыре удара, высоко вверху запел звоном и визгом разрезанный воздух, и над далекой гатью, на синем мареве сосняка, вспухли четыре белых клубка. Ахнула общей грудью облепленная людьми решетка: – А-аах!.. – Перелет, – сказал крепкий и уверенный голос. Но не успел еще кончить слова, как взвыл снова воздух, и белые клубки повисли над самой гатью, закутав ее плотной пеленой. – Вот это враз!.. Чисто сделано! Рыжеватый и плотный в золотом пенсне, стоявший рядом с Леоном Кутюрье, плотоядно облизнулся. Стало видно, как засуетились на гати рыжие мураши. – Ага, не нравится! Попадет сволочам! – Жаль, удерут все же! – Ну, не все!.. Многие влипнут! – Молодцы корниловцы!.. – Всех бы перехлопать!.. Хамье, бандиты проклятые! Шрапнельные разрывы учащались, ложились гуще и вернее. Пожилой человек в широком пальто, стоявший об руку с хорошенькой блондинкой, повернулся к Леону Кутюрье. – Как это называется… вот чем стреляют? – Шрапнель, мсье!.. Такой трубка, который имеет много маленька пулька. Очень неприятн! Tres desagreable! Старик опять впился в горизонт. Блондинка, распушив губы и взмахнув обещающе длинными ресницами, улыбнулась Леону Кутюрье. – Это картечное действие? – спросила она, видимо радуясь и гордясь специальным термином. – Oui, madame! Картешь!.. Леон Кутюрье прикоснулся к котелку и отошел от решетки. Оглянувшись, увидел разочарованный взгляд, весело послал воздушный поцелуй и пошел по аллее, сбивая тросточкой мелкую гальку. Спустился по песку к воротам, на которых тусклым золотом сверкал императорский, распластавший геральдические крылья, орел. Обе головы ему сбили камнями досужие мальчишки. Очутившись на улице, направился к спуску в гавань, но услыхал сзади переплеск криков:
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (13) »